— Мне пора ткать гобелен, работа ждет меня, — со вздохом сказала Т'сейс. — Можно я пойду?
— Довольно! — воскликнул Сарнод, дабы подвести итог происшествию. — Не имеет значения, как и для чего это сюда прислали, важно то, что мы сами отправим в Низовье.
— И что же мы можем туда отправить? — вяло поинтересовалась Т'сейс.
— Тебя. — Он ткнул в нее пальцем. — И тебя, — продолжал чародей, указывая туда, где, как он полагал, мог таиться Птаха. — Вас обоих я отправлю в место, которое наилучшим образом отвечает вашей натуре. Вы разыщете и приведете сюда женщину по имени Вендра и мужчину Гандрила, моего брата, давным-давно изгнанных в Низовье. — Затем он предостерег слуг: — Только этих двоих, любой другой погибнет по пути назад! В Низовье находится тюрьма, таковой она и останется впредь.
— Тебе придется нас уменьшить, — только и сказал Бесшумная Птаха.
— Мне всегда нравился мой рост, — заявила Т'сейс, — и моя работа тоже.
Сарнод знал, что она ткет исключительно гобелены, и лишь потому, что он наложил на нее заклятье утонченного увлечения.
Бесшумная Птаха что-то смиренно пробормотал на языке настолько древнем, что Сарнод не понял его, но прозвучало это словно скрип ворот посреди безлюдной равнины.
Чародей проигнорировал обоих и с помощью древних механизмов, установленных в толще башенных стен, показал им изображения Вендры и Гандрила, сосланных задолго до того, как он сотворил Т'сейс и околдовал Птаху. Затем он наделил посланцев способностью проецировать эти изображения непосредственно в разум тех, кого они встретят по пути. Наконец он уменьшил Т'сейс, а Птаха стал маленьким сам, при этом он сделался почти что видимым — солнечным зайчиком, парящим где-то на периферии зрения.
Крошечные, они стояли на золотом помосте и смотрели на чародея, который тем временем наделил каждого из них способностью пользоваться тремя заклинаниями.
— Берегитесь моего брата Гандрила, — предостерег он. — Он некогда тоже был волшебником, хоть и нельзя сказать, что могущественным, но он найдет способ подчинить своей воле окружающих. Что касается Вендры, остерегайтесь ее коварства. Учтите, время в Низовье течет по-другому. То, что здесь может уложиться в полчаса, для вас там окажется годом, и вы, вернувшись после долгих приключений, обнаружите, что тут прошел всего лишь день. Уменьшение размеров — магия капризная, тут возможны неожиданные выкрутасы времени.
Сарнод по очереди поднял обоих в воздух и отправил каждого в один из двух распахнутых глаз — то есть в Низовье.
Когда они исчезли, Уста скривились и изрекли:
— В поисках можно многое потерять.
Впившийся в сердце Сарнода крюк вонзился еще глубже.
Носяра Памяти, теперь похожий на мешок с костями, испустил последний вздох.
Бесшумная Птаха не почувствовал — впрочем, он и не стремился ощутить — зловонную близость уровня под названием Низовье, известного также как Область тишины и грибов. Это была протяженная пещера с безобразными белесыми, словно кости, омарами, поджидавшими неосторожных в холодной илистой воде. Сизые, зеленые и серые грибы образовывали здесь густой покров, они прислушивались и смотрели по сторонам. Тут селились летучие мыши, крысы и слепые плотоядные кабаны, а также похожие на бескрылых драконов громадные прожорливые черви. Все это бурлило средь вездесущего смрада разложения в бледно-изумрудном свечении, более уместном для морского дна.
Практически невидимый, Бесшумная Птаха передвигался все же не совсем беззвучно и обладал запахом, поэтому нервы его были напряжены до предела. Даже сама его незримость являлась иллюзией, следствием наложенного заклятья, которое лишило его человеческого вида и обрекло существовать не только на Умирающей Земле, но в то же самое время и в далеком Эмбелионе, так что он скитался одновременно в двух местах, не тут и не там, и тело его было словно отражением в зеркалах по обе стороны длиннющего коридора. Даже сейчас, когда он в Низовье разыскивал мужчину и женщину, безжалостно изгнанных Сарнодом из своей жизни, вторая половина Бесшумной Птахи бродила по лесам и равнинам Эмбелиона.
Вокруг него прислушивалось столько настороженных ушей на весьма опасных телах, что Бесшумная Птаха умерил бег мыслей и постарался усугубить страх, настолько слабый, что он едва его ощущал. С такой поддержкой он продвигался вперед, пока наконец с тревогой не обратил внимание на все возрастающий рокот — сотрясавший землю отдаленный гул, разносимый жутким шепотом здешних существ. Рокот приближался и усиливался, складываясь в слово «Дутожаба», которое постоянно повторялось — то ли как предостережение, то ли как молитвенное песнопение.