Без пошлости всех низменных утех.
Он говорил… Но билась нотка нервная,
В истерику окрашивая смех.
Тёк монолог, не клеилась беседа,
Жонглировал словами, как факир,
Критиковал вульгарность сердцееда
И мир, что стал похожим на трактир.
И, видимо устав от многословий,[6]
Подталкивая к лавочке в тени,
Вдруг прохрипел: «Ну что ты хмуришь брови?!
Не девочка! Мы здесь с тобой одни!
Что замерла, как каменная свая?!
Тут тишина, природа, благодать…».
И долго вслед смотрел, не понимая,
С чего она вдруг бросилась бежать.
* * *
Мне в торт надо было варёной сгущёнки,
Я сына просила, он внуку сказал.
И внук позвонил: «Ба, ты хочешь варёнки?
Конечно куплю. Да схожу на развал.
Сейчас забегу, приготовь на них бабки».
«Купи, принесёшь, я верну, плюс добавки».
«Ну, ба, ты смеёшься, такие деньжищи,
Едва наскребу я, быть может, треть тыщи».
«Да и половины то хватит с лихвой!»
«Варёнки?! С такою смешною ценой?!»
«Да я ж не прошу покупать тебя ящик,
Лишь баночку в тесто и баночку в крем».
Внук долго смеялся: ну батя заказчик!
Варёнки, варёнка… запутал совсем.
* * *
Как Музе быть, когда порой случится,
Ей в мужика отчаянно влюбиться?!
Она ему про радуги, цветочки,
Пылающие звёздным небом ночки,
Что полнят переливом соловьи…
А он ей про сомнения свои,
Про нестабильность мира и валюты,
Что отменили многие маршруты.
Она ему: «Ты мне совсем не рад?»
А он: «Все в масках, но не маскарад».
Что делать ей? Умолкнуть и жалеть?
Иль упорхнуть и радость мира петь?
Вздыхает Муза, выбор невелик,
Как ни крути, всё впереди тупик.
* * *
Шли годы, летели, ракетой взмывали,
Мы так безнадёжно от них отставали.
За ратью вновь движется целая рать,
И видно, нам их никогда не догнать.
* * *
Жарка на печке, и жарко на улице.
Плотно повис по над городом смог,
Словно кальян великанами курится,
Так, что и ветер развеять не смог,
Или при жарке сгорела вся курица,
И лишь курит сизоватый дымок.
Улиц улитки заполнены лицами.
Вид озабоченный, грустный у лиц.
Кофточки, юбочки, шорты со шлицами,
Воздух горяч, как под крышей теплиц.
Блицем под лавочкой, с булками, пиццами,
Парочка, крошки хватающих, птиц.
* * *
Я часто удивленье вызывала,
Впадая, с прямотой своей, в немилость,
И вопрошали у меня бывало:
«Ты здесь живёшь, или с луны свалилась?!»
Мне нелегко даются жизни практики,
Хотя теорию смогла усвоить.
Муж говорит: «Ты из другой галактики!».
Возможно правда. Для чего мне спорить?!
Теперь, когда он начинает злиться,
Я думаю: «Куда ж мне возвратиться?».
* * *
Меня после обеда тянет в сон,
Что вызывает волны интереса.
Я ем ведь меньше собственного веса,
Не так, как крокодил или питон.
Кастрюльку супа, щей или борща.
Горбушку хлеба с мясом, маслом, сыром.
А на закуску булочку с кефиром,
Селёдочку, копчённого леща.
Для почек и для печени: арбуз.
Слив, персиков от авитаминоза…
Ну разве же большая это доза?!
Так, не еда, всего лишь перекус.
А тянет в сон, и устоять нет сил.
В чём суть причины вовсе непонятно.
Врач со мной спорил долго и невнятно,
Наверно он диплом себе купил.
Твердил упрямо: «Надо меньше есть!».
Куда уж меньше?! Я ж не ем второго.
Придётся мне искать врача другого.
Иль может вправду на диету сесть?!
Себе оставлю хлеба, мяса, сыра,
Кастрюльку супа, щей, или борща,
Сельдь, булочку, копчёного леща,
Но откажусь, пожалуй, от кефира.
* * *
Ты так заботливо мне льстила,
Весь день на кухне проводила,
Всё подавала, прибирала,
За пивом весело бежала…
И я, в тенетах плутовских,
Забыл о женщинах других.
И вкусно пил! И вкусно ел!
А ты исчезла… Беспредел.
Бесчувственна и вероломна.
6
Её, как лошадь, хлопнув по плечу,
Сказал: «Хоть здесь конечно нет условий,
Вот лавочка! Давай! Я так(!) хочу!
Что замерла, как каменная свая?!
Я тебя что ли должен раздевать?!».
И долго вслед смотрел, не понимая,
С чего она вдруг бросилась бежать.