– Дядь Валь, а дядь Валь, не дадите пластиночку послушать?
На самом деле нам было все равно, что он даст, мы точно знали: разочарований не будет. Всё было в новинку, всё было сокровищем, которое в простой советской жизни было не найти.
– Эта подойдет? – говорил Валентин, возвращаясь из комнаты с пластинкой, обложка которой только одной своей картинкой срывала голову. – Только с возвратом!
– Конечно, дядь Валь! – кричал Сашка и уже сбегал с лестницы, по дороге крича громогласное «Спасибоооо!», которое эхом разносилось на весь подъезд, через открытые окна вылетало во двор и врезалось в нас, кто ждал у подъезда. Это «спасибо» было сигналом, что дело сделано.
Мы облепляли Сашку, бережно передавали из рук в руки пластинку, внимательно рассматривая обложку, картинки, надписи, фотографии – нас будоражило буквально всё. Весь этот мир, к которому пусть и ненадолго, но и мы могли приобщиться.
Оставался сущий пустяк – найти место, где мы могли бы ее прослушать, да не один раз. Патефоны отметались сразу или оставались запасным вариантом на тот случай, если не найдется более современной аппаратуры, а таковой мы считали в то время радиолу. Впрочем, она была у Сашки, моего соседа, к нему мы и шли всей гурьбой. И пока родители были на работе, мы водружали радиолу на подоконник, открывали окна нараспашку и дарили всему миру зарубежные ритмы, которые, не знаю, как других соседей, а нас вдохновляли на «великие свершения».
* * *
Пятьдесят седьмой год запомнили наверняка многие мои сверстники и те, кто был постарше. Казалось, начинались удивительные времена, полные свободы, откровений и признаний. Годом ранее был развенчан культ личности Сталина, самый разгар хрущевской оттепели, но для молодежи это было особое время. В июле 57-го года в Москве состоялся международный молодежный фестиваль. Что он для нас значил? Это была дверь в другой мир, на другую планету, казалось, приоткрыли глухие ставни и пустили свет.
Иностранцы свободно ходили по улицам, такого еще никто не видывал! Мы все дни пропадали в центре Москвы, ведь можно было не просто поглазеть на них, но и поговорить! В воздухе витало ощущение свободы, всеобщей эйфории, которые опьяняли молодежь.
* * *
Где-то лет в тринадцать пение не то что бы отошло на второй план, а вообще на какое-то время исчезло из моей жизни. Произошло это по двум причинам. Во-первых, ни в нашей школе, ни поблизости не было серьезных кружков или хоровых отделений, а во-вторых, у меня началась ломка голоса.
В моей жизни образовалась брешь из свободного времени. Бездельно болтаться по двору я не привык, мне нужно было придумать какое-нибудь занятие. И я решил посвятить себя спорту, тем более атмосфера в нашем доме была подходящая.
Кажется, я записался во все секции, которые были в округе. Гандбол, волейбол, футбол, беговые лыжи и даже настольный теннис. Но серьезные отношения у меня сложились с баскетболом, сначала я играл за детскую команду баскетбольного клуба «Динамо», потом уже за юношескую. Да так увлекся, что к концу школы уже стал серьезно задумываться над карьерой спортсмена, тем более поддержка тренера и неплохие результаты подпитывали мое самолюбие. Я только и грезил, что о международных соревнованиях, о всеобщем признании и как за мной будут бегать мальчишки, как и я когда-то, за автографом. Но один обычный урок физкультуры в нашей обычной школе изменил мои планы на жизнь – сразу и бесповоротно.
Урок проходил в нашем школьном спортивном зале. Канаты, брусья, кольца, конь с козлом – все гимнастические упражнения на этих снарядах были для меня как семечки. Я крутился и вертелся так лихо, что девочки нашего класса глаз не отводили. Канат, брусья, конь, козел, вот очередь подошла к кольцам, на них я так бешено крутил сальто, что еле успевал отмечать восторженный блеск в глазах одноклассниц. Но в какой-то момент что-то пошло не так, то ли я отвлекся, то ли силы не рассчитал, но что-то произошло, я перекрутил очередное сальто, с размаху врезавшись головой в мат.
Я лежал и смотрел в высокий-высокий потолок спортивного зала и не шевелился. Тишина стала напряженной, звенящей или это только звенело в моей голове – разобрать было невозможно. Однокашники обступили со всех сторон, я лежал и не мог пошевелиться. Пока везли в Склиф, я гнал от себя мысли, что могу быть парализованным. Меня везли в ведущий медицинский институт страны, я очень хотел верить, что меня быстро поставят на ноги в буквальном смысле, но, когда я смотрел на свои обездвиженные, неживые ноги, казавшиеся вовсе не моими, я в этом сильно сомневался.