Переулки и закоулки были исхожены мной и дедом уже не один раз, поэтому я гордо и уверенно мчался в магазин, чувствуя себя настоящим добытчиком семьи. Как вдруг из-за сарая появились мальчишки и медленно обступили меня со всех сторон.
– Есть в карманах чё? – говорит один самый старший, сверкая дыркой от выбитого зуба.
– Нет, камушек только, – я везде носил с собой камень с дырочкой – «куриный бог», который должен был принести мне счастье. Я нащупал его в кармане и крепко зажал в кулаке.
– Ну чё, стоишь, как неживой, выворачивай, давай, карманы. Показывай свой камушек! – приказал тот же самый парень, издевательски ухмыльнувшись. И вдруг раздается заливистый свисток дворника, а может, милиционера. Хотя свист послышался совсем с другой улицы и явно не относился к этим хулиганам, но этого было достаточно, чтобы они рванули через дорогу и скрылись в ближайшей подворотне.
И я рванул – только в другую сторону, к дому, да так бежал, что несколько раз падал в мягкую, пушистую пыль.
– За тобой что, волки гнались? – Встретил меня дед и стал вытирать мое чумазое потное лицо.
– Почти! Мальчишки! Но я убежал!
– Да ты герой! Ну, давай карточки. Вместе пойдем за хлебом.
Я руку в карман, а там – пусто. И так мне обидно стало – до слез, что «куриный бог» меня спас, а карточки – нет.
А вскоре продуктовые карточки в 47-м году совсем отменили.
* * *
Тогда же, осенью 47-го, когда зарядили затяжные дожди, на семейном совете решили, что нечего маяться мне в городе, и отправили меня вместе с дедом к нему в село Низы. Старшая сестра Юля осталась в Москве, ей нужно было в школу, а я на два года сменил свое место жительства и переехал в живописные, привольные места.
Оказалось, что в пять с половиной лет всё, что нужно, так это раздолье. Петляющая в зарослях речка, леса, поля, да еще сад, где клубника величиной с теннисный мячик и помидоры такие, что слаще любой ягоды.
* * *
Вспоминаю хату-мазанку, куда привез меня дед и где мы с ним жили почти два года. Ее невероятную белизну, скрип деревянных полов в хате и холодный глинобитный пол в сенях, приятно остужающий ступни после беготни. Как только земля чуть прогревалась, любая обувь отправлялась под крыльцо и не надевалась уже до самой осени.
Все дни я пропадал в саду. Густая тень от пышных яблонь скрывала старенькую лавочку, которую дед каждой весной шкурил и красил. Вечерами он любил на ней отдохнуть, почитать. Часто и меня уже под вечер ноги еле держали, поэтому я уютно устраивался к нему под бок.
– Деда, почитай мне, а?
– Да у меня и книг-то детских нет. Хотя погляди в хате, может, и сыщешь что.
Долго я перебирал книги, которые все почти были мне непонятны. Только одну я сейчас вспоминаю, которая вызвала мое жгучее любопытство, с ней я к деду и вернулся.
– Ого! – присвистнул он. – Ничего себе улов!
А принес я ему описание жизни легендарного имама Шамиля, при котором произошло окончательно присоединение Чечни к России. Эта книга с победами и поражениями, с рассказами о жизни сильного, неординарного человека была прочитана нами несколько раз. Наверное, как и любого мальчишку, меня больше всего интересовали подвиги и приключения.
* * *
Как мы с дедом пели! Все соседушки сбегались. Любимым нашим номером была чрезвычайно популярная песня на стихи Николая Языкова «Моряки». Сильная, балладная песня распадалась на два голоса. Я обычно исполнял первым, а Андрей Васильевич – вторым. И если мне удавалось дотянуть, то дед, блестя глазами то ли от слез, то ли от гордости, оглядывался на соседей: что, мол, вон как внук мой может.
Глава вторая. Школа
Где-то году в 48–49-м отец познакомился с Мариной Михайловной Сизовой, которая на всю жизнь заменила нам мать.
Меня вернули в Москву, в нашу старую квартиру – в Сокольники. Но особой радости я от этого не испытывал. Мне было непонятно, почему я должен променять тенистую заводь нашей речки Псёл, щедрый сад на квартиру, из которой ни босиком на улицу выбежать, ни по полю пробежать. Школа? Можно было прекрасно ходить в сельскую школу! Отец? Пусть живет с нами, со мной и дедом, в Низах. К тому же уши, мои несчастные уши, как только я приехал в Москву, сильно разболелись, я тогда подумал, что от московского шума.
Марина Михайловна водила меня по врачам, где мы мучительно долго стояли в очередях. Причем я очень ее стеснялся, хотя и считал женщиной приятной и даже красивой, но она казалась мне очень полной, что было совсем неприлично, как я полагал, в наше голодное время. В общем, всем я был недоволен.