* * *
Наша руководительница пристально за мной наблюдала и наверняка почувствовала, как мной завладела эта любовь к пению. К тому же она была уверена, что я обладаю хорошим голосом и мне будут рады даже в знаменитом тогда детском хоре под руководством Владислава Соколова в Институте художественного воспитания. А раз она была уверена, то решительно отправилась туда вместе со мной на прослушивание. Я был невероятно горд и даже волновался, переживал, что со мной редко бывало. Ведь когда тебе восемь-девять лет, все будто создано для тебя, даже школьный хор. Но здесь был другой случай. Детский хор Соколова был тогда у всех на слуху, ребята ездили на гастроли, давали концерты на радио, были, как говорится, настоящими звездами того времени.
Вдвоем с Людмилой Андрониковной мы поехали на прослушивание. Она тоже, как ни странно, волновалась, поминутно расправляла мне воротничок рубашки, легкими движениями руки поправляла себе прическу и только повторяла: «Ты только, Левушка, не волнуйся. Будь спокоен и собран». Но я волновался и смущался. Друг друга подбодрить мы никак не могли и только еще больше переживали.
На прослушивание меня взял сам Владислав Соколов.
– О! Хороший голос, молодой человек, – сказал он бодро. – Но все же верхние ноты пока не дотягивает, – обратился он уже к моей руководительнице.
Лицо Людмилы Андрониковны сразу потускнело, погасло. Соколов, увидев, какое впечатление произвели его слова, поспешил успокоить:
– Даже не думайте! Я ни в коем случае не отказываюсь от мальчика. А, кстати, сколько тебе лет?
– Почти девять, – с вызовом сказал я, как и все дети, я гордился своим возрастом.
– Значит восемь… Рано тебе еще к нам. Но приходите обязательно через год. Как раз за это время и голос окрепнет.
Я не помню, расстроилась ли Людмила Андрониковна, она прятала глаза и предлагала мне то булочку, то водичку – вела себя так, будто в чем-то подвела меня. Но это было не так. Голос мой и правда был еще не окрепший, но лично мне было достаточно соколовских слов: «хороший голос», поэтому я считал, что наше прослушивание вполне удалось. А через год вести меня к Соколову было уже некому. Вся эта история, так по сути и не начавшись, закончилась.
* * *
Занятиям пением в начальной школе я отдавался всей душой, но всегда находились еще какой-нибудь кружок, секция, которые тянули меня к себе как на канатах. Например, я просто обожал свои занятия в кружке духовых инструментов, где играл на блестящем медном альтгорне. Мне в равной степени интересно было все. Тогда же я записался и в секцию по плаванию и стал серьезно им заниматься.
Когда я перешел в третий класс начальной школы, меня принял в свой хор Сокольнический дом пионеров, где регулярные, три раза в неделю, двухчасовые занятия отнимали у меня много времени. Но я никак не мог подумать, что пение станет для меня главным занятием в жизни. Я все меньше проводил времени во дворе, болтаться без дела было уже скучно, душа и тело требовали нагрузки.
* * *
Детский хор Сокольнического дома пионеров под руководством Анатолия Чмырева был знаменит в те времена. С этим хором, где я выступал запевалой, впервые попал на радио на запись концерта. Детей всех очень стращали этим событием, и что, мол, это большая честь, что мы должны понимать, какая ответственность на нас возлагается, ведь нас услышит вся страна, ну и так далее.
Приехали мы на радио. Перед выступлением надо было пару раз сделать прогон. И вот я начинаю запевать:
Пионерский строй веселый
По команде …
– Лещенко, ты как поешь? Давай еще раз и с самого начала! И…
Но не успел я пропеть первые строчки, как Анатолий Николаевич резким недовольным взмахом руки обрывает меня:
– Лещенко, подойди ко мне сейчас же! Не могу понять ни одного слова из того, что ты поёшь. Чего ты молчишь?! Я с тобой разговариваю, Лещенко?
Но я по-партизански продолжал хранить молчание. Анатолий Николаевич пристально вглядывался мне в лицо, будто что заметив. Потом резко взял меня за подбородок и гневно потребовал:
– А ну-ка, открывай рот! Показывай, что у тебя там!
Рот я открывать не стал, мне показалось это очень унизительным. Поэтому я сам вытащил изо рта настоящую гильзу:
– Вот, – произнес я упавшим голосом, – гильза.
– Гильза?! Нет, вы все слышали? У него во рту гильза! – закричал он, обращаясь ко всем, кто был в студии, – он кладет гильзу в рот во время репетиции! На радио! Перед концертом! Позвольте поинтересоваться, Лещенко, для чего вам гильза во рту? Чтобы лучше петь? А может быть, Лещенко, вы в Диогены записались? – продолжал он язвительно.