У папуасов варопен отмечено, что песни поются при передаче подарков в дом невесты, в то время, когда приготовляются украшения для брачной пары, когда строятся обрядовые подмостки и, наконец, когда жених и невеста совершают церемонию обхода деревни. Хельд записал слова последней песни, но отметил, что значение их дается в английском переводе как возможное: «Мы устремляемся в Кондиреи, где будем убивать людей» [47, 101-111].
У маори зафиксирован обычай, когда после формальной договоренности между родителями у дома невесты появляется воинственно настроенная группа из лагеря родных жениха: она готова вступить в «сражение» за невесту, но согласна также на выкуп. Представители ее произносят церемониальные речи, оправдывая необходимость «сражения» ссылками на традицию и мифологическую историю. Что касается компенсации за отказ от него, то «группа раздора» как бы стыдится этого нового обычая, который пришел с утратой силы и знания.
Речи сопровождаются песнями, которые поет либо вся группа, либо очередной оратор. Некоторые песни этнографы, зафиксировавшие их на языке маори, затрудняются перевести, другие, хотя и ясны по тексту, с трудом поддаются пониманию. Так, в песне отца жениха содержатся призывы к ветру, к богу Тихе, выражается желание получить китовый жир, чтобы смазать голову и успокоить боль.
В конце концов партия невесты объявляет о готовности на компенсацию, в которую входят участки земли, одежда, украшения, лодки, сети, копья, оружие [27, 86-88].
Можно заметить все-таки, что даже в маорийской фольклорной традиции, отличающейся особенным богатством и разработанностью жанровых форм, свадебная песня занимает достаточно скромное место. {49}
4
К числу распространенных повсеместно в Океании и особенно разработанных надо отнести похоронные обряды, с которыми почти обязательно были связаны специальные песни и плачи. Здесь нет возможности останавливаться на самих обрядах подробно, но надо иметь в виду, что песни и плачи в их содержании, мотивах и образах, в характере и обстоятельствах исполнения были неизменно обусловлены содержанием, направленностью и структурой обряда, так что отделить одно от другого просто невозможно. Как в обрядах, так и в песнях и плачах всегда отражается комплекс представлений людей о смерти, посмертной судьбе человека, том мире, в который уходит умерший, об отношениях с ним оставшихся живых. Произведения похоронного обрядового фольклора нельзя понять вне связи его с культом предков и умерших.
Фольклористы и этнографы, изучающие обряды и обрядовую поэзию разных народов, знают, как трудно бывает записать образцы похоронных причитаний и песен. Люди часто либо не могут, либо не хотят воспроизводить их по памяти. Произведения этого типа требуют особого эмоционального состояния, соответствующей бытовой обстановки, окружения.
Когда во время пребывания в деревне Бонгу я попросил нескольких пожилых папуасов исполнить похоронные песни (о том, что они существуют, мы знаем со времен Н. Н. Миклухо-Маклая), они были явно смущены этой просьбой: было очевидно, что им никогда не приходилось исполнять их просто так, без соответствующего повода. Мне пришлось произнести небольшую речь, в которой я пожелал всем людям Бонгу доброго здоровья и объяснил, что похоронную песню можно без особого опасения показать так же, как накануне мне показали песни о рыбной ловле, войне и вырубке леса, хотя при этом никто не ловил рыбу, не отправлялся в поход и не рубил деревья. По-видимому, мои слова в конце концов подействовали: мы уединились на веранде мужского дома, и я записал ряд образцов арана (так на языке бонгу называются эти песни). Позднее песни этого же типа исполнила мне группа молодых людей.
Хоть и с большим трудом, мне удалось получить переводы нескольких текстов арана на пиджин-инглиш, но это {50} мало подвинуло дело, потому что осталась неясной связь слов со значением песен. В одном случае в тексте повторялось название какого-то хорошо пахнущего цветка, к тому же на языке не Бонгу, а Бугати, неподалеку расположенной деревни. Исполнители объяснили, что песню эту поют (мужчины и женщины вместе), когда покойника «обряжают» и несут хоронить. Текст другой песни составляла фраза: «Меано, меано — кричит дикая птица из лесу близ Бугати». Молодые люди сопроводили ее следующим комментарием: «В этой песне поется о петухах... Когда человек умирает, мы взволнованы его смертью, и тогда мы будем петь эту песню... и будем плакать о нем». При исполнении аналогичной песни один из певцов искусно имитировал всхлипывания и легкие подвывания, которые органично вплетались в песню. Все многообразие обрядовых и внеобрядовых связей похоронных песен и плачей раскрывается при знакомстве с описаниями, оставленными в большом числе этнографами.