Сходные по тематике и характеру музыкального языка песни о былых племенных столкновениях я получил также на острове Науру, но здесь их никто уже не помнил и магнитофонные записи их, сделанные лет за десять до этого, покоились в архиве местного радио.
Старая племенная история, фиксировавшая бесконечные военные столкновения, подвиги, акты мести, гибель, набеги, конфликты социального и личного порядка, хранившая бесчисленное множество славных имен и связанных с этими именами отношений, деяний, передававшая новым поколениям генеалогии, которые, помимо всего прочего, служили опорой исторической памяти,— эта старая история начинает все больше терять свою реальную ценность, утрачивает свои определенные очертания, перестает быть предметом повседневного общественного интереса и внимания, а вместе с этим идет и угасание старого племенного эпоса.
Новое время — новые песни. {149}
Глава VII. Океания - Песня-71
Экспедиция 1971 г. на «Дмитрии Менделееве» не только дала возможность автору этих строк встретиться с народной песней в ее естественном окружении, познакомиться с искусством народных певцов, музыкантов, рассказчиков, услышать и записать на магнитофонную ленту сотни образцов океанийской музыки, но и позволила зафиксировать различные проявления современного живого фольклорного процесса на островах Океании. Этот процесс открылся перед нами в своей многокрасочности и сложности, в обилии ярких контрастов.
1
Деревня Бонгу, Берег Маклая... За сто лет, прошедших со дня первой высадки русского ученого, здесь произошло немало перемен всякого рода, и они тщательно фиксировались нашей экспедицией [5, 8]. Но бросились в глаза живые, прочно сохраняющиеся черты старой — маклаевских времен — папуасской жизни с основами ее экономики, способами хозяйствования, повседневным бытом, домашними отношениями, следами родовой организации. На этом фоне становилась понятной поразительная сохранность традиционного песенного фольклора и старой музыкальной культуры. Абсолютное большинство услышанных в Бонгу песен сохранило связи с древними трудовыми функциями, с обрядами, с магическими целями. Их исполняют в определенных бытовых ситуациях, имея в виду их насущную необходимость и достижение какого-то результата: поют при расчистке лесных площадей под огороды, поют при посадках таро; поют, когда тянут сети, рассчитывая на большой улов; песни непременно {150} сопровождают отдельные моменты обрядов инициации, похорон, другие обычаи... До сих пор некоторые песни используются в целях любовной магии.
Отношения между песенным текстом, всегда предельно кратким и обычно с трудом поддающимся ясному толкованию и переводу, и функциональной ситуацией основываются на архаических представлениях и — нередко — на мифологических ассоциациях. В песнях называются имена «духов», от которых зависят успех какого-то дела, благополучие, безопасность и т. д. Песня заключает какой-нибудь приказ, запрет, передает необходимое действие. Люди продолжают верить в особенную силу песенного слова — даже если оно им непонятно.
Было бы, разумеется, ошибкой приписывать бонгуанцам чисто утилитарный подход к песне. Они, безусловно, ощущают ее красоту и ценят эстетическое начало, находят в ней отклик своим эмоциям. Один лишь пример показывает, как песня может, выйдя за рамки жестких функциональных связей, просто откликнуться на душевные движения, стать средством сопереживания. Группа девушек спела мне песню, в которой многократно повторялось: «пупу йо, пупу йо» («дует, дует»). Я попросил сообщить мне что-нибудь об этой песне. Вечерами, сказали мне девушки, они выходят на берег моря; ветер колышит траву, шевелит верхушки пальм, играет по воде; они смотрят на все это, и тогда поют песню «пупу йо, пупу йо...»
Перед нами — выразительный пример лирической ситуативности исполнения песни.
К далеким временам Миклухо-Маклая словно бы вернули нас танцы, исполненные бонгуанцами в честь русской экспедиции. На площади собрались многочисленные гости и жители деревни. Под гулкие удары сигнального барабана из-за хижин появилась группа мужчин в церемониальных нарядах. На них были мали — бурого цвета набедренные повязки; головы их были убраны роскошными плюмажами из разноцветных птичьих перьев; за плечами и на поясах — пучки ярких листьев, на груди — буль ра, украшения из согнутых кабаньих клыков, у некоторых во рту — губо губо, сложные комбинации из плетений и раковин, на руках — сагью, плетеные браслеты, за которые засунуты деревянные пластинки лоб лоб. Мы увидали в живом употреблении полный набор мужских папуасских украшений, образцы которых, привезенные {151} когда-то Миклухо-Маклаем, украшают одну из экспозиций Ленинградского музея антропологии и этнографии.