Строят город три родные брата,
Три родных Мрлявчевича[523]-брата:
Вукашин-король — из братьев старший,
Воевода Углеша — брат средний,
Третий, младший — Мрлявчевич Гойко.[524]
Строят город Скадар на Бояне.
Строят город вот уже три года,
Мастеров им триста помогают,
Основанье возвести не могут,
А уж целый город и подавно:
Что им за день мастера построят,
Все им вила за ночь раскидает.
Как настал четвертый год работе,
Слышно, кличет им с планины вила:
«Ты не мучься, Вукашин, напрасно,
Сам не мучься, не теряй богатства!
Основанье возвести не сможешь,
А уж целый город и подавно,
До тех пор, пока имен не сыщешь
Двух похожих — Стою и Стояна;
Да чтоб были братец и сестрица.
Ты их в стену башни замуруешь,
Будет крепко основанье башни,
Вот тогда и город ты построишь».
Как услышал Вукашин вещанье,
То слугу зовет он Десимира:
«Десимир мой, чадо дорогое!
До сегодня был ты мне слугою,
Впредь же будешь чадо дорогое!
Запрягай, сынок, коней в повозки,
Шесть мешков грузи на них с деньгами.
Поезжай, сынок, по белу свету,
Поищи два имени похожих,
Разыщи нам Стою и Стояна,
Да чтоб были братец и сестрица,
Укради ты их или купи их,
Привези их в Скадар на Бонне.
Мы их в стену башни замуруем,
Чтобы крепко было основанье,
Вот тогда и город мы построим».
Как услышал Десимир ту просьбу,
Вывел он коней, запряг повозки,
Нагрузил и шесть мешков с деньгами,
И поехал он по белу свету
Поискать два имени похожих.
Ищет, ищет Стою и Стояна,
Ищет их без малого три года, —
Не сыскал два имени похожих,
Не сыскал он Стои и Стояна.
И вернулся в Скадар на Бояне.
Возвращает он коней, повозки,
Возвращает шесть мешков с деньгами:
«Получай, король, коней, повозки,
Получай и шесть мешков с деньгами —
Не сыскал я двух имен похожих,
Не сыскал я Стои и Стояна!»
Как услышал Вукашин известье,
Закричал на зодчего он Раду,
Тот на триста мастеров прикрикнул,
Строят дальше Скадар на Бояне.
Что король построит — вила рушит,
Не дает построить основанье,
А уж целый город и подавно!
Вновь кричит с горы высокой вила:
«Эй, король! Ты слышал иль не слышал?
Сам не мучься, не теряй богатства:
Основанье возвести не сможешь,
А уж целый город и подавно!
Слушай лучше: вас тут трое братьев,
Каждый любу верную имеет.
Чья придет к Бояне завтра люба
И обед для мастеров доставит,
Ту вы в стену башни замуруйте,
Будет крепко основанье башни,
Вот тогда построите и город».
Как услышал Вукашин вещанье,
Призывает он родных двух братьев
«Вы слыхали, братья дорогие,
Что кричала нам с планины вила?
Понапрасну мучаемся с вами,
Не дает построить основанье,
Ну а целый город и подавно!
А еще кричит с планины вила,
Говорит, что здесь нас трое братьев,
Каждый любу верную имеет.
Чья придет к Бояне завтра люба
И обед для мастеров доставит,
Мы ее и замуруем в башню:
Будет крепко основанье башни,
Вот тогда и город мы построим!
Поклянемся же сейчас друг другу,
Что никто про то не скажет любе;
Предоставим счастью и удаче,
Кто из них придет к Бояне завтра!»
Тут друг другу братья поклялися,
Что никто про то не скажет любе,
И на том их ночка и застала.
Возвратились в белые хоромы,
Там поужинали, ели-пили,
Каждый почивать пошел с женою.
Тут и быть неслыханному чуду!
Вукашин-король нарушил клятву,
И сказал он первый своей любе:
«Моя люба верная, послушай!
Не ходи ты завтра на Бояну,
Не носи ты мастерам обеда:
Зло с тобою может приключиться,
Замуруем мы тебя там в башне».
Не сдержал и Углеша той клятвы,
Он про все поведал верной любе:
«Берегись, не ошибись ты, люба!
Не ходи ты завтра на Бояну,
Не носи ты мастерам обеда,
Потому что молодой погибнешь —
Замуруем мы тебя там в башне».
Только Гойко клятвы не нарушил,
Не сказал ни слова своей любе.
А как только утро наступило,
Встали три Мрлявчевича-брата,
Поспешили на реку Бояну.
Час пришел нести обедать людям,
А черед нести был королеве, —
Королева с просьбою к золовке,
К золовушке, Углешиной любе:
«Ох, золовушка милая, слушай!
Голова у меня разболелась…
Худо мне! Не поправлюсь я, видно,
К мастерам ты пойди уж с обедом!»
Отвечает Углешина люба:
«Ох, золовушка, свет-королева!
Что-то правую рученьку ломит…
Худо мне! не поправлюсь я, видно,
Попроси молодую золовку».
Королева к золовушке младшей:
«Ох, золовушка, Гойкина люба!
Голова у меня разболелась…
Худо мне! не поправлюсь я, видно,
К мастерам ты пойди уж с обедом!»
Отвечает Гойковица тихо:
«Не взыщи с меня, свет-королева!
Я б тебя послушала без слова,
Да сыночек мой еще не купан,
Белый холст не выстиран остался».
Говорит на это королева:
«Ты иди, золовушка, не бойся:
И снеси уж мастерам обед-то!
Полотно-холсты я постираю,
А сынка золовка искупает».
Что тут было Гойковице делать?
Понесла обед она на реку.
А когда пришла она к Бояне —
Там стоит и ждет Мрлявчевич Гойко!
Разыгралось сердце у юнака,
Жаль ему свою родную любу,
Жаль ему и чадо в колыбели —
От роду младенцу только месяц…
Покатились горячие слезы,
Видит Гойко: жена молодая
Тихо ходит, медленно подходит,
Тихо ходит, разговор заводит:
«Что с тобою, господин мой добрый,
Что ты слезы горько проливаешь?»
Ей промолвил Мрлявчевич Гойко:
«Зло стряслось большое, моя люба!
Золотое яблоко имел я,
Уронил его сегодня в реку,
Жаль его мне, позабыть не в силах».
Люба стройная тут без раздумья
Отвечает мужу-господину:
«Ты проси у господа здоровья,
Отольешь второе, еще лучше».
Стал еще печальней юнак Гойко,
Отвернулся, голову понурил
И смотреть не хочет он на любу.
Тут подходят деверя к ней оба,
Два других Мрлявчевича-брата,
Берут любу за белые руки
И ведут замуровывать в башню,
Закричали на зодчего Раду,
Рада-зодчий мастерам прикрикнул,
Но смеется молодая люба:
Ей сдается — с нею просто шутят.
Стали город городить над нею:
Рубят триста мастеров поставы,
Рубят срубы, камнем засыпают,
До колен уж бедную закрыли, —
Все смеется молодая люба:
Ей сдается — с нею просто шутят.
Рубят триста мастеров поставы,
Рубят срубы, камнем засыпают,
Уж по пояс бедную закрыли…
А как камни тело придавили,
Поняла тут страшную судьбину,
Как змея озлилась, зашипела,
Умоляет деверей любезных:
«Не давайте, коль боитесь бога,
Чтоб меня замуровали в башне!»
Просит, молит — нет, не помогает,
Братья даже на нее не смотрят.
Как ни стыдно и как ни зазорно,
А взмолилась к мужу-господину,
«Господин мой! Не давай меня ты,
Чтоб меня замуровали в башне!
Шли меня ты к матери-старухе,
Есть у ней достаток и богатство,
Пусть раба или рабыню купит,
Чтобы в башне их замуровать!»
Просит, молит — нет, не помогает…
Увидала молодая люба,
Что ничто уже не помогает,
Она к Раде-зодчему с мольбою:
«Брат по вере христианской, Рада!
Ты оставь окно для белой груди,
Чтобы я, как принесут мне Йову,
Покормить могла своею грудью!»
Поступил по-братски зодчий Рада,
Он окно оставил ей для груди
И сосцы извлек ее наружу,
Чтоб она, как принесут ей Йову,
Покормить могла своею грудью.
И опять зовет и просит люба:
«Брат по вере христианской, Рада!
Ты оставь мне для очей окошко,
Чтоб глядеть на белые хоромы,
Чтоб глядеть, как Йову мне приносят
И в хоромы от меня уносят!»
Поступил по-братски зодчий Рада:
Для очей оставил ей окошко,
Чтоб глядеть на белые хоромы,
Чтоб глядеть, как Йову к ней приносят
И в хоромы от нее уносят.
Так ее замуровали в стену.
Вот кормить приносят к ней ребенка,
Кормит чадо первую неделю,
На вторую потеряла голос,
Но ребенка молоком и дальше
Целый год кормила и — вскормила!
Что случилось — не переменилось:
Камень точит молоко доныне,[525]
Ради чуда точит[526] понемногу
Безмолочным матерям в подмогу.