Вспоминались, наверное, вождю народов под лихой хулиганский напев того вечера «эксы» на Кавказе, дружба в тюрьмах с уголовными да свои побеги из ссылок в «далеком Туруханском крае»… Молодость вспоминалась…
Как ни боялись Сталина, как ни трепетали граждане Страны Советов от одного лишь взмаха руки тирана, но углядеть за каждым стареющему диктатору становилось все сложнее. После окончания Великой Отечественной войны на руках у населения оказывается большое количество патефонов, а также трофейных аппаратов для «нарезки» самодельных пластинок. Уже в середине 40-х годов по всей стране создаются целые синдикаты по изготовлению и продаже «запрещенных» песен.
Поэт и издатель из Санкт-Петербурга Борис Тайгин в статье «Расцвет и крах «Золотой собаки» рассказывал о своей деятельности в подпольной студии звукозаписи с таким сюрреалистическим названием, действовавшей с 1946 года в Ленинграде. На трофейных и самодельных аппаратах они тиражировали популярную музыку с целью перепродажи. На каждую пластинку ставился «фирменный штамп» служивший гарантией качества. Доходный бизнес продолжался несколько лет, пока в 1950 году трое «пайщиков-концессионеров» не были арестованы и осуждены на сроки от трех до пяти лет лишения свободы. «В одном из пунктов обвинительного заключения» Б. Тайгину инкриминировалось «изготовление и распространение граммофонных пластинок на рентгенпленке с записями белоэмигрантского репертуара, а также сочинение и исполнение песен, с записью их на пластинки, хулиганско-воровского репертуара в виде блатных песенок». Деятельность «криминального трио» продлилась с перерывами (на новые сроки некоторых участников) до 60-х годов, пока спрос на «песни на ребрах» не исчез окончательно, вытесненный магнитофонной культурой. Странное для сегодняшнего языка словосочетание «музыка на ребрах» была понятна каждому мало-мальски продвинутому молодому человеку 40–60-х годов.
«В самом конце 1946 года, — пишет Борис Тайгин, — на Невском проспекте, в доме № 75, артелью “Инкоопрабис” была создана студия “Звукозапись”. Инициатором этого интересного нововведения, еще не знакомого горожанам, был талантливый инженер-самородок Станислав Филон, который привез из Польши немецкий аппарат звукозаписи фирмы “Телефункен”. На этом диковинном аппарате предусматривалось механическим способом вырезать на специальных полумягких дисках из децилита звуковые бороздки, то есть фактически создавать граммофонные пластинки, причем не только копировать фабричные пластинки, но и производить запись непосредственно через микрофон. Студия была открыта под вывеской “Звуковые письма”: люди приходили в студию и наговаривали через микрофон какую-либо короткую речь либо напевали под гитару, аккордеон или пианино какую-то песенку. Но все это было лишь ширмой, официальным прикрытием. Главное же дело, ради чего и была рождена эта студия, было в изготовлении нелегальным путем так называемого “ходового товара” с целью его сбыта. (Как теперь сказали бы — “с целью бизнеса”.) Как это происходило? После окончания рабочего дня, когда студия закрывалась, как раз и начиналась настоящая работа! За полночь, а часто и до утра переписывались (в основном на использованные листы рентгеновской пленки, на которой просматривались черепа, ребра грудной клетки, кости прочих частей скелета) джазовая музыка популярных зарубежных оркестров, а главное — песенки в ритмах танго, фокстрота и романсов, напетые по-русски эмигрантами первой и второй волны эмиграции из России. Также писали песни с пластинок 20-х годов молодого Леонида Утёсова, такие как “Гоп со смыком”, “Лимончики”, “Мурка”, и другой подобный репертуар. Имели спрос и песни, напетые в 30-е годы Вадимом Козиным. По утрам, в назначенное время, приходили с черного хода сбытчики-распространители, получали десятки готовых пластинок, и этот “товар” шел “в люди”. Таким образом настоящие, любимые молодежью тех лет лирические и музыкально-танцевальные пластинки в пику фальшиво-бодряческим советским песням проникали в народ».