Травник откровенно расхохотался.
- Урос, ты что – решил спасти мир?
- Она опасна. Здесь, в том месте, где родилась - особенно.
- Я знаю.
- И что же? Что ты сделал? Как она росла? Чему её обучали? Ничему? Почему её никто ничего не сказал – до сих пор? Да, ты скажешь, что она ещё ребёнок, но разве ты не видишь, что то, что в ней скрыто, взрослеет быстрее её самой?
- Вот как заговорил, - старик зло сощурился. – А ведь видел её – без году неделя!
- Увидел достаточно. Отдай Яску, кеор. Отпусти – она же сама этого хочет!
- Нет, - гордо вскинул голову выходец кеорийских гор. – Она – моя. Пока. Она – дочь Яшмета, и этим всё сказано. Её место в Земле Холмов – к добру ли, к худу ли. Но я думаю, что она не причинит никому зла, она добрая девочка. Её и в самом деле следовало бы лучше учить, потому что она – буря, огненный ураган… Ты не подходишь. Я подожду кого-то другого. Ты и в самом деле полагаешь, что сумеешь её удержать? Ты даже понять её не сумеешь никогда! Она живёт в каком-то своём мире, где иные законы! Ты не сможешь, я не смогу, и даже Княгиня – играть по её правилам. Но она никому не сделала и не сделает зла. Здесь, в Яшмете.
- Очень хорошо, - Гэлл сел, уронил лохматую голову на руки: чего уж хорошо-то? Просто замечательно! – Вы здесь, в Яшмете, тишком растите дракона, способного испепелить весь Уумар в мгновение ока, и никто об это не знает? И никто не может удержать, предотвратить… Очень хорошо.
- Почти никто, - кивнул старый травник. – Ведь есть ещё он.
Гэлл почувствовал пробежавшую по позвоночнику дрожь. Что-то это означало – что-то нехорошее, страшное, словно небо обрушится вскорости…
- Какой ещё он? Яска что-то такое говорила. Он – кто?
- Он – её друг. Возможно, единственный. А это немало.
Гэлл покачал головой. Отвечать ему было нечего. Но теперь – он понял. Почти всё.
***
Её он увидел на рассвете, и радости, в глубине души всё ещё ожидаемой им, - не принесла эта мимолётная встреча. Быть может, оттого, что сердце и мысли его нынче были заняты другим, другой. Быть может, потому что – он помнил её иначе. Атали Сэлдэнска – было её имя в те далёкие времена. Атали – буря, морской шторм, ледяная волна мощи, стихия, с которой невозможно бороться; она звала идти в огонь – за ней шли, не думая, умирали за неё с улыбкой на устах; всегда – впереди, всегда первая, в самой страшной битве, в самом тяжёлом походе – гордая, яростная, неистовая – и вместе с тем холодная, как горный лёд вершин Ан Милонэн, к которым – не подступиться. Он носил её образ в сердце – годами: всадница в тёмных, нарочито грубо сделанных доспехах, с пылающим факелом в воздетой в темнеющее небо руке; искажённое боевым гневом и игрой света и тени лицо; плещущие на ветру чёрные, как вороново крыло волосы… Атали – надежда и символ Кеорийского бунта.
… Перед ним высилась статуя – из мрамора высеченные белое лицо, шея и плечи, из монолитной глыбы обсидиана – тонкая фигура с властной осанкой, тяжёлые складки плаща с широким капюшоном, скрывшим знаменитые косы, изящные руки в плотных перчатках, зарывшиеся в такую же чёрную гриву исполинских размеров коня, вплотную к которому жался крупный, злобно скалящийся волчище. Она – смотрела, не видя, говорила – не ему-бродяге, а собравшимся вокруг яшметцам – какие-то, очевидно, важные слова – бесцветным, безразличным голосом, и он – Гэлл-урос, так долго искавший, жаждавший встречи с ней, с недоумением ловил в толпе собравшихся восхищённо-внимающие взгляды. Пожалуй, это было непонятнее и неприятнее всего: осознание, что жители Страны Холмов принимали и любили свою Каньу именно такой, им и невдомёк было – насколько это была не она, насколько всё было неправильно, нелепо и жалко. Он не выдержал, конечно, - бежал от неуместной, чем-то даже стыдной сцены, сам себя желая убедить, что её – не было.
… Дорога петляла меж холмов – серо-золотая, уводящая в неведомые дали, тонкая нить паутины в осеннем небе или прядь лунная в русле реки; тайна, загадка, то, что началось за пределами мысли и там же суждено ему окончится – быть может… Безумное желание идти и идти, внимая её зову, от одних ворот к другим, день за днём, будучи её другом и суженным, - всё это вернулось к Гэллу вновь, позвало, поманило – страстно, до боли. Он не стал противиться – крадучись, как вор (никогда раньше и ниоткуда он не уходил так), выскользнул за ворота, спеша скорее пройти Земли Княгини, оставит серебристые холмы за спиной. Он, как всякий урос, не выносил прощаний. Терпеть не мог, да и не доводилось давно уже. Но рыжая каннка всё равно догнала его, налетела жарким ветром, повисла на шее, обхватив длинными руками – не сказав ни слова. Он поцеловал горячий лоб, погладил спутанные жёсткие кудри, снял на память браслет со смуглого запястья, а потом отстранил и бежал прочь, прижав ладонь к щеке, обожжённой её дыханием.