***
Город вздымался золотым рифом над седыми волнами ковыльного моря - единственный на весь холмистый край. Городом Звезды назовут его спустя годы, они же звали его Яшмет - причудливое сочетание языков, неведомо что означавшее. Ярко сверкали в солнечном свете неприступные стены и высокие башни с резными зубцами, сложенные из редкого северного камня, эстэффа; ночью они становились призрачно-жёлтыми, а тепло излучали даже зимой в самые лютые морозы. Здесь строили маленькие домики с узкими слюдяными окошками, ни один из которых не был похож на другие, расписывали стены и фигурные ставни, над дверью подвешивали разнообразные амулеты: подковы, колокольчики, деревянные фигурки людей и животных. Извилистые улочки, мощённые всё тем же эстэффом, переплетались причудливым лабиринтом, сердцем которого был замок Правителей, гордый и величавый - монолитный, цельный, острыми шпилями стремящийся в небо - и никому из людей не дано было его разрушить.
Это был город благоговейной, горячечной верности старым традициям, заветам отцов и дедов, и город – детства. К детям отношение было особенным: дети безгрешны, дети невинны, детям можно всё... Они действительно чувствовали, думали так и так поступали, твёрдо знающие, что быть иначе просто не должно. Они рисовали на жёлтых стенах диковинные цветы, разводили долгогривых скакунов и чёрных пуховых коз. Слагали песни о великих героях прошлого: длинные, подробные, замечавшие мельчайшие детали - таким было всё искусство Яшмета. Такой здесь была и сама жизнь: степенной, неторопливой, тщательно продуманной. Это создавало ощущение надёжности, и мало кто помнил и понимал, что где-то может быть иначе. Они жили в особом мире, не желая делиться им ни с кем: в яркой, ослепительной, небывалой грёзе, избавиться от которой не представлялось возможным на протяжении многих лет.
Символом этого сладостного наваждения был всё тот же светлый, ломкий, удивительно тонкий стебелёк ковыля - эммет. Поросшие ковылем склоны вспоминались потом, когда уже не было сил лететь, раскинув тонкие руки во всеобъемлющем объятии, и тяжесть невозвращения ложилась на согбенные плечи, застилая глаза солёной дымкой виденных пожарищ. Всё распалось, рассыпалось на трухлявые обломки, когда сказка вдруг превратилась в быль. Они приходили сюда снова и снова, но больше не находили того, что искали долго и мучительно - себя самое. Иногда, на краткое мгновение сверкал где-то осколок былого, чего-то очень похожего - но тут же исчезал в тумане. Они опускали бессильно руки и шли дальше - окольной дорогой, как можно дальше от Яшмета.
Они уходили, а он оставался - Яшмет, Эммет - светом, отблеск которого ложился на все грани бытия, замешиваясь в пыль всех дальнейших дорог, становясь безумным талисманом в бесконечном и бесцельном пути.
Яшмет, Эммет... Ковыль и жёлтые стены...
4. Чужие сказки. Синнорэндэ (2)
***
Ярренвейна не было всё лето. Яска скучала – бродила унылой тенью по замковым коридорам, вяло отвечая на расспросы и желая одного, чтобы её просто оставили в покое. Иногда всё так же бывала у Деда, иногда пропадала в холмах, пару раз выбралась в Ястринэнн. Всё было не то и не так. Внутри свернулась змейкой тугая пружина ожидания и все чувства, все мысли словно прикипели к ней намертво. Вот как так бывает? Жила же она столько лет без него – и ничего, весело было и спокойно. Карнариэ ругалась, говорила: а чего ты хочешь? чтобы молодой рон тебя всё время за руку водил? У него небось своих дел полно.
У него – да. А у неё? Почему она какая-то бесталанная? За что не возьмётся – все из рук валится. Когда она одна. А рядом с ним – нет. Словно он заражал её своей уверенностью, своими силами и она сама верила в себя.
- Потому что – бестолочь, - с грустной усмешкой говорил Мэор и ерошил жёсткие волосы. – Не о том думаешь.
Она угрюмо взглянула на него исподлобья.
- А о чём надо?
- О том, что делаешь в данный момент. А у тебя в этой вот головёнке всего понамешано – ужас! И Кеория там тебе, и Великая Аэнна, и йалэды с драконами, и позапрошлогодняя ярмарка в Энкаибрэне – и один Гаэр знает что ещё! Не дело это, Ясс.
Она пожимала плечами. Может и так, только вот по-другому рыжая каннка вовсе не умела.
Все эти разговоры привели только к тому, что она совершенно замкнулась в себе, всё больше и больше времени проводя на смотровой площадке Восточной Башни. Забиралась на золотой каменный зубец и замирала, часами глядя на дорогу.