- Ясс! – Ронья, кажется, давно уже дёргала её за рукав. – Да послушай же меня!
Они стояли на каменистой площадке у небольшого, бившего из-под камня родника с ледяной водой. Милранир уже ушёл вперёд, а девушки задержались, чтобы наполнить флягу.
- Что ты… что мы делаем?
- Идём в Антйорро, как и собирались.
- Ты уверена? Мы уже заплутали так, что даже обратно домой дороги не найдём.
- Милранир выведет, - Яска беспечно пожала плечами. – Ты что не видишь: он в этом лесу как дома.
- Он? Он-то да! А мы? – Ронья шептала, но так яростно, что это мало отличалось от крика.
- Я верю Милраниру.
- Я вижу. Ты ему не просто вершишь, ты как помешалась, ты… как околдована им!
- Рони, не говори ерунды. Пойдём лучше скорей – а то не догоним.
Лошадей они вели за собой: Гейдэ забрал урос-бродяга, Гнедок остался с Яской. Рони, путаясь в длинной юбке, едва успевала за сестрой, она не привыкла к такой жизни. Ясс вдруг осознала, что ей это неожиданно приятно. Вот это вот непонимание, неумение и неловкость, которое прекрасная и во всём успешная Рони чувствовала сейчас. Всю свою жизнь она привыкла быть в тени сестры, все они в Яшмете всегда отставали от Роньи хотя бы на шаг, на полшага. Это было – казалось – естественным ходом вещей и в голову рыжей каннки и мысли не закрадывалось, что может повернуться как-то по-другому. Ронья – наследница, краса и гордость. Она, Ясс – безумица, бродящая в холмах, ненужная и бесполезная всем кроме… Арамано Ярренвейна, думать о котором было впервые не больно. Нет, она не забыла – ничего не забыла, в памяти и в душе осталась чёрная яма, глубокий затягивающий омут – просто она как-то научилась его обходить. Выбирая непривычные прежде пути. А, может, с ней сделалось что-то – во время того продолжительного полузабытья или после Чёрная Каньа сотворила что-то, когда её из этой болезни выдернула.
А теперь, теперь пришло её время. Теперь не Рони, а она лучше чувствует и понимает происходящее. Теперь она – всё время обгоняет сестру на полшага, на шаг, на несколько шагов, и та, спотыкаясь, не разбирая дороги, пытается следовать за ней…
Ясс не понравились эти мысли. Они были – будто чужого с плеча.
Ей нравилась её новая жизнь. Каждый день шагать по извилистым тропинкам, ночевать всё время в новом месте, засыпать после долгой беседы с Милраниром о самых странных вещах. Она привыкала быстро и училась быстро всему, чем старый урос щедро делился с нею. Она с лету запоминала новые слова, пыталась разбираться в травах, о которых новый знакомец знал даже больше Мэора-Деда. Она радовалась всему: каждой истории, каждому разговору.
- Мне снятся сны, - говорила она. – Сейчас уже не так часто, но в то время, когда… Ты понимаешь, о чём я, верно? Мне снилось, что я – не я, а совсем другой человек. Но при этом я чувствовала и понимала всё так остро, так искренне. Я любила, ненавидела, печалилась – всё, как в жизни.
Милранир пожимал плечами.
- Что же тебе не нравится? Живые сны это дар, им с тобой щедро поделилась сама наша земля. Это значит, что Уумар любит тебя.
Ясс смеялась.
- Просто мне порой кажется, что всё, что мне снится, это не пустые видения – нет. Это было на самом деле. Возможно, давно, очень давно – как в твоих рассказах, как в старых песнях… Но только мои сны, они не о подвигах и свершениях, они о тихих разговорах, встречах, расставаниях. В них больше чужой боли или радости, чем смысла.
- Пусть так. Что же тебя тревожит?
- Мне кажется, что я начинаю путаться. Что, если бы мне когда-нибудь пришлось встретить кого-то из этих людей – я бы чувствовала тоже, так же… Я бы бросилась на шею к незнакомцу, заливаясь слезами, будто и в самом деле знаю давно и люблю его.
Старый урос задумался надолго. Шагал, молчал, а прежде, чем заговорить снова, всмотрелся пристально в Яскино лицо.
- Скажи, а сны… они всегда одинаковые? – спросил тихо.
- Нет, - мотнула головой рыжая каннка. – Не одинаковые, но об одном и том же. Порой они повторяются, редко, но бывает…
- Что значит «об одном»?
- Не знаю, как сказать. Вроде и места разные, и, наверное, времена тоже, хотя я не знаю… Но точно уверена: это одна жизнь, та самая.
Милранир рассеянно кивнул.
Ясс улыбнулась: кажется, её сумбурный рассказ встревожил его.
Её саму сейчас они волновали – как тихое море, что колышет лодку, бьётся о просмоленные борта, но пока не пытается опрокинуть лёгкое судёнышко, перевернуть, утопить не желая, как тёплое море – не более. Собственная яскина жизнь скользила по пенным гребням, будто была легче пёрышка, легче цветочного лепестка. А внизу была бездна, никем не изведанные глубины, тёмные тайны, древняя мощь, противопоставить которой – было ничего совершенно.