— А, — сказал мужчина и опять помахал рукой. — Как вложила, так и выложишь. Душа здесь ни при чем.
— Ладно, — сказала женщина. — Тему закрыли. — И зарылась в свои бумаги.
— Так значит, студентка... — уточнил мужчина, поворачиваясь к Маше Александровой. — Хорошо, хорошо... Новая поросль, новые песни... Так о чем петь будешь, то бишь — писать?
Маша молчала.
— Понятно, — выручил мужчина с прежней доброжелательностью. — Нельзя объять необъятное. А необъятное — спереди, сзади, сверху и снизу. Конечно, если хорошо приглядеться.
— Хватит трепаться, — сказала женщина угрюмо.
— Хватит так хватит, — охотно согласился мужчина и опять повернулся к Маше. — Вот тебе адресочек, давай ноги в руки... Автобаза номер шесть. Грузоперевозки. Лучший шофер. Разговори. Расспроси. Может, что и получится... — Он вырвал из блокнота страничку с адресом и протянул Маше. — Ноги в руки, вперед!
В коридоре мимо Маши опять пронеслась маленькая женщина.
— Кто же вас режет? — успела спросить Маша.
— А вот он, — женщина кивнула куда-то за спину и исчезла в туалете.
Из другого конца коридора прямо на Машу двигался небольшой плотный
человек в пальто с каракулевым воротником. В его внешности не было ничего необычного, ничего запоминающегося, ничего, чтобы как-то отделить его от других, но шел он так уверенно и прямо на нее, что Маша посторонилась, прижавшись спиной к стене.
На автобазу номер шесть она поехала утром на другой день, бесстрашно пропустив первую пару — античную литературу, справедливо решив, что живой человек, шофер, преодолевающий сотни и тысячи километров, чтобы доставить в нужное место нужные грузы, важнее сейчас каких-то там неизвестных ей людей, живших более двух тысяч лет назад.
С непривычки, к тому же не зная отдаленных районов города, Маша долго искала автобазу номер шесть, а потом долго искала нужного ей человека среди машин, неуютных, холодных казенных помещений, среди других людей. Наконец нашла, в то время как две пары античной литературы пронеслись где-то без нее.
Маша успела в самый последний момент — нужный ей человек, шофер по фамилии Волков, отправлялся в рейс. Он был коренаст, смугл, чем-то недоволен и Машу встретил холодно. Тем более, он опаздывал и на разговоры времени не было. Моросило. Долгое время Маша провела на улице и очень замерзла, это было видно по ее несчастному лицу. Волков сжалился и великодушно предложил ей забраться в кабину. В кабине тоже было холодно и пахло табаком. На Машины вопросы он отвечал односложно:
— Да... Нет... Да...
— Работа? Как работа.
— План? Ну план и план. Так ведь премиальных не дадут.
— Что там говорить? Крути баранку.
Больше Маша не смогла вытянуть из шофера Волкова ни слова.
После этого разговора она чувствовала себя подавленно. В институт возвращаться уже не было смысла, и она отправилась в редакцию вечерней газеты.
— Как дела, солнце мое? — спросил редактор Титов ласково (понятно, что все называли его Титом).
Глядя на Машу, он сразу все понял и, не без труда вытащив свое объемистое тело из-за стола, освободил место.
— Ладно, садись, научишься.
Маша села за его стол.
Тит положил перед ней лист бумаги и авторучку, а сам стал неторопливо, вперевалочку прохаживаться по кабинету между двумя столами. Пространства было немного, так что он то и дело натыкался на эти столы и произносил что-то вроде досадливого, но терпеливого: «А!..»
— Что же ты... Пиши... — обратился он к Маше.
— Что? — спросила Маша.
— Пиши... Было восемь, нет... Было шесть часов утра, когда шофер Волков отправился в рейс. О чем думал он, глядя на разворачивающуюся перед его глазами серую ленту еще пустынного шоссе?
— Тяжелая фраза, — фыркнула маленькая женщина, фамилия у нее была Пигалева.
— Ничего, поправим, дай раскататься... Итак, о чем думал он... Постой, он женат?
Отстранив Машу, Тит выдвинул ящик стола и, порывшись, вытащил какую-то мятую бумагу.
— Женат, — сказал он, пробежав по ней глазами. — Есть ребенок. — Он ненадолго задумался, потом опять кивнул Маше: — Пиши... Итак... О чем думал он, глядя на расстилавшуюся перед ним... Стоп, «расстилавшуюся» плохо, «простиравшуюся» еще хуже... «Змеившуюся... Да...» — он перевел дух и вздохнул. — Оставляем расстилавшуюся... Итак, о чем думал он, глядя на... Расстилавшуюся... Да... Расстилавшуюся... Конечно, о жене, любимой жене и маленьком сыне... Нет, сынишке...
— А если у него дочь? Ты проверь, — проворчала Пигалева.
Тит пошелестел все той же бумажкой, а потом хлопнул себя по лбу:
— Ты права, как всегда! Конечно, дочь! Пишем — думал о маленькой своей дочурке.