— Ты посмотри, сколько ей лет, — опять донеслось с соседнего стола.
— Возраст не указан. На всякий случай «маленькую» выбросим, а «дочурку» оставим...
Постепенно Тит разошелся и довольно быстро надиктовал Маше средней величины текст, как-то очень ловко увязав в единое целое семью шофера Волкова, план автобазы номер шесть, социалистические обязательства и мечты о счастье всего человечества.
С гонорара Маша купила дорогое марочное вино и коробку конфет. При виде вина Тит поморщился: «Водка была бы получше», — но бутылку взял.
— Ничего, научишься, — сказал Тит и по-отечески похлопал ее по плечу.
На кровати в старой самодельной вязаной кофте, под ватным одеялом без пододеяльника лежала огромная женщина. И лицо у нее было огромное — щеки и несколько подбородков растекались, закрывая подушку, подушка была тоже без наволочки. Рядом на стуле сидел худенький мальчик лет десяти, весь в зеленке. Увидев Машу, он испугался и спрятался за кровать.
— Ну? — сказала женщина глубоким, грудным голосом, скосив на Машу выпуклые глаза. — Чем поможете?
— А чем помочь? — спросила Маша.
— Так я написала.
Эта женщина действительно написала в редакцию большое неразборчивое письмо, карандашом, в тетради в клеточку. Тит передал Маше тетрадь и адрес и сказал: «Давай, разберись. И имей в виду — мы: вечерняя газета, а не благотворительная организация, не получится материала — скажи пару ласковых слов».
Разобраться в письме, где буквы сталкивались, разбегались, налезали друг на друга, «о» походило на «а», «к» на «н» и наоборот, было невозможно. Так что теперь Маша стояла перед женщиной в полной растерянности.
Женщина занимала небольшую комнату в коммунальной квартире, и пока Маша у нее была, несколько раз заглядывали любопытствующие, по-домашнему растрепанные соседки.
— Мне бы квартиру отдельную, — сказала женщина, опять скосив на Машу свои выпуклые глаза. Добавила мечтательно: — Чтобы была ванная своя... И пенсию побольше... Вовка очень кушать любит.
— У нас всего лишь «Вечерняя газета», — сказала Маша, вспомнив слова Тита. — Мы квартирами не распоряжаемся.
— Г азета — это газета, — сказала женщина обиженно и уже не глядя на Машу. — На то она и газета. Выходит, ничего не можете для людей?...
Маша молчала.
На стене висела фотография прелестной девушки, тонкой и юной, она смотрела прямо на Машу лучистыми, доверчивыми глазами. «Неужели эта женщина когда-то была такой?» — с ужасом подумала Маша.
— Тогда хоть капусты, — сказала женщина покорно и вздохнула.
— Какой капусты? — переспросила Маша.
— Капуста и есть капуста. Витамины.
Маша зашла в ближайший овощной магазин, купила огромный кочан капусты и, с трудом обхватив руками и прижимая к себе, еле дотащила. Но видеть эту женщину она больше не могла — не могла видеть почему-то ее покорных, вопрошающих глаз — ведь это уже был не шофер Волков, крепкий весь из себя парень, с «расстилавшимся» перед ним шоссе, это было нечто другое, это был мир нуждающихся и несчастных. Кочан она отдала соседке. Та понимающе вздохнула и молча его взяла.
Выслушав взволнованную Машу, Тит спокойно сказал:
— Значит, материала не будет. Нет так нет, — и перевел разговор на другую тему.
Но тетрадь в клеточку, заполненная неразборчивым почерком, еще долго лежала у Маши, ожидая, когда кто-нибудь терпеливый, как египтолог позапрошлого века, разберет эти каракули, чтобы узнать про жизнь одного человека, одного из бесчисленных множеств, когда-либо населявших Землю под все-таки немногими именами.
Узнает, как с толпой беженцев уходила из города хрупкая растерянная девочка, почти подросток, попала под бомбежку, потеряла близких, чудом, случаем спаслась и оказалась в партизанском отряде. Отсиживалась в болотах с крепкими деревенскими женщинами, простудилась на всю жизнь... Сожительствовала с несколькими мужчинами в тухлых, сырых землянках, убогих разграбленных хатах, а потом была ими оставлена, этими мужчинами. Первый — погиб, второй вернулся к жене, третьего испугали ее болезни. После войны работала на тяжелых, непосильных работах, хорошо, что хоть комната в коммунальной квартире, в которой жила с родителями, уцелела и осталась за ней.
Жизнь не любит слабых, и если не сбрасывает со скалы, как в Спарте, поступает не менее жестоко — терзает и мучает. Как-то она даже хотела покончить с собой, но все-таки осталась в этой жизни. А чтобы придать ей какой-то смысл, взяла на воспитание ребенка, сироту, попросившего у нее милостыню на вокзале.