— Какой дружок? — не поняла Маша.
— Твой Рерих!
— Так он твой дружок.
— Сволочь, сволочь он! Негодяй! И не приходи больше!
На этот раз в Машу полетело что-то тяжелое, она еле увернулась...
В конце января на Машино имя в институт пришло письмо от Рериха.
В конверте была фотография без подписи: на фоне буровой вышки — Рерих, в тулупе и меховой шапке, надвинутой по самые брови. Рядом кто-то стоял, но этот кто-то был отрезан. Виднелся только край рукава, но Маше показалось, что это рукав от шубки Тани Седовой. Она совсем не была уверена, да и вообще это было бы трудно доказать, но что-то подсказывало ей, что это так. Маша никому не сказала о своем подозрении и не показала это письмо.
Между тем в доме было плохо. Брат не появлялся. Мать ходила заплаканная и возила ему еду, но он ничего не ел и как-то даже грозился покончить с собой. По ночам до Маши доносились тихие, напряженные разговоры родителей.
Ситуация все длилась и была безнадежной. И Маша приняла решение.
О том, чтобы одолжить деньги у родителей, не могло быть и речи, у однокурсников таких денег не было, и Маша отправилась в «Вечернюю газету».
— Зачем тебе это надо? — сказал Тит и вздохнул.
— Там — жизнь, — ответила Маша.
— Жизнь — везде. Убедишься.
— Здесь — имитация.
— А там нет?
Деньги он ей дал все-таки, но только на билет туда — сам был небогат, и написал еще несколько строчек своему однокурснику, редактору тамошней газеты.
— Напишешь им что-нибудь, вот и заработаешь. Все-таки я чему-то тебя учил.
В студенческой поликлинике строгая женщина с очень тонкими губами осмотрела Машу, остукала молоточком, проверяя рефлексы, а потом сказала:
— Вы здоровы.
— Но я плохо себя чувствую! — сказала Маша. — Плохо! Просто ужасно! Я не могу заниматься!
— Может, вы влюблены?
— Наверно. Нет. Я действительно влюблена!
— Черт побери, а ведь это действительно болезнь! — сказала женщина в сердцах, и ее тонкие губы сложились в некое подобие улыбки, не очень веселой. Освобождение от занятий на две недели она Маше выписала: — Выздоравливайте!
Маша стала собираться. Родителям она сказала, что направлена в отдаленный район на практику. Родители поверили на слово. Они вообще мало вмешивались в ее жизнь, потому что всегда были сосредоточены на брате — правильном, положительном человеке, мужчине, он был их надеждой. И Маша не ревновала, ей это было только на руку.
Она взяла у подруг несколько теплых кофт, толстые вязаные носки, две пары варежек и купила билет до Тюмени.
На конверте, который прислал Рерих, был указан северный городок, а в скобках — поселок Солнечный.
В печке трещал огонь. За столом перед Машей сидел мужчина с перевязанной щекой. Наверное, у него болел зуб.
Маша стояла перед ним в своем зимнем пальто с желтым лисьим воротником, еле сходившимся на трех поддетых под ним вязаных кофтах, в платке поверх зимней шапки, в натянутых одна на другую зимних варежках.
— Явление Христа народу, — сказал мужчина шепеляво и хмыкнул.
Маша стянула варежки и негнущимися руками стала выуживать из сумки письмо, которое Тит написал этому самому человеку с перевязанной щекой, своему бывшему однокурснику. Справлялась она с этим долго и довольно неловко. Все это время однокурсник Тита по фамилии Коржанец смотрел на нее насмешливо. Наконец она достала письмо и положила перед ним на стол. Тот ловко его распечатал и прочел одним махом.
— Что же ты стоишь, чучело, раздевайся, — сказал Коржанец.
До Тюмени Маша добралась легко, хоть и летела с пересадкой. Но уже там, в аэропорту, где нужно было ждать нужного рейса несколько часов, она ужасно замерзла и тогда уже надела на себя все теплое, что везла с собой в сумке. Ей еще повезло, говорили, что в ее пункт назначения из-за погоды самолеты не летали сутками.
— Раздевайся, кому сказал, — проворчал Коржанец.
Маша сняла пальто, две кофты и развязала платок.
— Совсем другое дело, хоть на человека похожа, — одобрительно сказал Коржанец. — Тут у нас не край света, тоже люди живут, не без эстетического чувства.
Маша глянула на его обмотанную щеку, не вызывавшую эстетического чувства, и чуть усмехнулась. Коржанец это заметил и продолжил с прежней ворчливостью и даже чуть агрессивно:
— Жили-жили себе, никому не мешали, так нефть, понимаешь ли, нашли, «черное» золото, понеслись со всего света жулики, проходимцы... — И тут же спросил уже другим тоном: — Титыч-то как?
— Хорошо, наверное, — сказала Маша.