Маша не ответила. Она была так потрясена всем случившимся, что уже не чувствовала холода. Цыган пошел рядом. Вблизи он показался ей даже моложе, чем был на эстраде.
— Шкурка у тебя, прямо скажем, по нашим местам слабая. Да?
— Что вам от меня надо? — сказала Маша. — Какое вам дело?
— Провожаю. Чтоб никто не обидел, — миролюбиво заметил Цыган. — Коржанец-то принял свое и к бабе под перину. Он бабу боится. У него баба такая. Она такого, как ты, мышонка, на одну ладонь положит, а другой прихлопнет.
Дорога поворачивала в гору, на которой был аэропорт, за ним начиналось летное поле.
— Рвешь когти, значит?
— Значит!
— Так, может, деньги нужны?
— Нужны, — сказала вдруг Маша неожиданно для самой себя.
И тут Цыган распахнул полушубок, порылся где-то под его полой и вытащил пачку денег. Половину, не считая, протянул ей.
— Я верну, — сказала Маша.
— Хорошо, если вернешь, а не вернешь — тоже жив буду. Ну, давай! Появишься тут — шкурку утепли, — и пошел себе дальше.
— Вы бы ехали отсюда, у вас голос хороший, — сказала Маша вслед.
— Зачем? — отозвался Цыган. — На Большой земле таких много, а здесь я один. Здесь я король.
И исчез в темноте. До Маши донеслось только, что он запел что-то... Наконец и голос смолк.
Уже в аэропорту Маша поняла, что ужасно замерзла. Зал ожидания был забит. Все какие-то мужики, солдаты. Женщин среди них почти не было. Воздух был тяжелый, густой, пахло людьми, влажной овчиной и табаком. Маша протиснулась к раскаленной металлической печке и немного согрелась. Летный день начинался с утра, до утра надо было дожить. Глаза у нее слипались от усталости, и все тело было набито какой-то вязкой ватой, она нашла свободный уголок и легла у стены на пол, положив сумку под голову. И тут же заснула.
Всю ночь аэропорт гудел, как рой потревоженных пчел, до Маши доносились голоса, невнятные разговоры, хлопанье дверей, через которые прорывались холодные струи воздуха и шарили по полу, опять голоса, невнятные разговоры, дух спиртного... Иногда она слышала: «Тише! Человек спит!» Человек — это я, — думала Маша и продолжала спать. Аэропорт уже открылся, и явственно доносился рев моторов. Маша все спала.
Разбудил ее Коржанец, он тряс ее за плечо.
В маленьком городке, где они всего лишь прошли по улице от редакции до ресторана, а потом пообедали в этом ресторане, все всё уже знали.
И Алевтина, жена Коржанца, та самая, которая могла поставить Машу на одну ладонь, а другой прихлопнуть, закатила мужу скандал и требовала, чтобы он привел ее к завтраку. И уже завела блины...
— Пойдем, а? Ну что тебе стоит? — Коржанец тянул ее за рукав. — Еще улетишь! Подзаправишься и улетишь. Моя Маруська с меня теперь семь шкур спустит!
Но Маша была непреклонна. Коржанец умолял и чуть не плакал. А потом стал предлагать деньги, которые она тоже не взяла. Через два часа она вылетела в Тюмень.
О своей поездке Маша не рассказала семье. Цыган дал ей много, она не стала тратить, а доложив что потратила на дорогу, выслала ему через три месяца. Так и адресовала — город Н., ресторан, Цыгану.
Маша Седова вернулась через месяц и сказала брату, что беременна.
Брат был счастлив.
3
Второй день у Тита было плохое настроение. От этого редакцию немного трясло.
Вот уже несколько лет, как он переместился в кресло главного редактора. Куда переместился прежний главный, тот самый, в барашковой шапке, которого встретила Маша в первое свое посещение редакции, Маша так и не поняла. Сведения были сбивчивые. Возможно, даже где-то там умер. Сначала переместился, а потом где-то там умер. Ведь умирают все. Даже суровые бывшие главные редакторы, освобождая место другим. На место Тита в отделе переместилась Пигалева, а ее место заняла Маша Александрова, которая к тому времени уже закончила универ. Нормальное перемещение людей в пространстве, не терпящем пустоты.
Но если с прежним главным все было ясно, он был отдален, отстранен и малодоступен, и его настроения никого не волновали, то с Титом все было иначе. Он был, можно сказать, «свой», и чтобы с ним считались и соблюдали дисциплину, бывал даже более суров, чем прежний.
— Ты же понимаешь, — сказал он как-то Маше, — ответственность, тут уж ничего не поделаешь. Святое дело — ни за что не отвечать.
— Все они такие, — брюзжала Пигалева. — Только дай сесть за руль — и остальные уже пешеходы.
Когда у Тита было плохое настроение, он слонялся по кабинету и пил сладкую газированную воду, что было ему никак нельзя — у него начинался диабет, и даже покуривал, что было нежелательно тоже.