Мишаня был ошеломлен. И хоть отец был уже болен, очень болен, не мог с ним не поделиться. Отец вызнал адрес, по которому жила Люда Попова, вызвал такси и, не сказав никому ни слова, отправился к ней...
О чем они говорили, так и осталось между ними двумя, но Люда Попова отступила и исчезла из жизни Мишани уже надолго. Но что значит — долго? Пришло время, и она появилась опять. А потом опять исчезла. И так до тех пор, пока не исчерпала запас своих жизненных потребностей... Она возвращалась, а Мишаня ее все принимал и не отвергал. Такой круг жизни, у каждого — свой, с его неотвратимой, неотступной повторяемостью.
Мишаня вырастил дочку, внука и внучку и только тогда, глядя на уже чуть обвисшее лицо Люды Поповой, с удивлением подумал — что здесь делает эта чужая, незнакомая ему женщина?
После смерти отца Мишаня с дочкой стал жить у матери. Сцены между родителями, их нетрезвые ссоры и споры всегда действовали на Мишаню болезненно. И теперь, когда он замечал, что она пьет, и уже одна, пьет безобидно, никого не трогая и ничего не касаясь, в душе его просыпалась давняя обида, и хоть мать, чувствуя себя виноватой, уступала ему в любой мелочи, даже когда он был неправ, он самой интонацией вроде и не упрекающих слов, даже выражением лица, хотел причинить ей боль. Но когда мать попала в реанимацию с инфарктом и его туда не пустили, он всю ночь ходил вокруг больницы и жалел о своей жестокости.
Что мы знаем о жизни другого, даже очень близкого? Гораздо меньше, чем нам кажется.
Метелка
Как-то в дверь позвонили. На пороге стояла незнакомая женщина.
— Вам кого? — спросила Маша.
— Я — Метелка, — сказала женщина и усмехнулась.
— Метелка... — растерялась Маша. — А-а... — и вспомнила долговязую девочку, волочившую огромную для нее папку с нотами.
Конечно, она была неузнаваема. Узнаваема была только по-прежнему густая копна темных волос. Метелка разделась, сунула ей пальто, а потом без церемоний разместилась за кухонным столом.
— Зови меня Нонной. Не Метелкой же ты меня будешь звать.
— Ну это, конечно... Очень приятно, Нонна, — выдавила Маша.
Пили чай. Вначале разговор шел туго, но потом Нонна-Метелка разговорилась, и ее уже было не остановить.
— Ты пианистка? — спросила Маша.
— Ты что! Я музыкальную школу еле закончила. Музыку с тех пор терпеть не могу. Это все родители. Но детство они мне здорово попортили.
Она просидела до позднего вечера. Чтобы не мешать домашним пользоваться кухней, Маша перешла с ней в гостиную. В доме все уже разошлись спать, а Нонна-Метелка все сидела и сидела, все говорила и говорила, все глубже погружая Машу в свой мир, свою реальность, как будто брала ее в плен. Маша устала, и возможно, эта встреча не имела бы продолжения, если бы, вызвав такси и прощаясь в прихожей, Нонна-Метелка не сказала:
— Не могу сказать — до встречи, я не знаю, что со мной будет завтра. Может, я умру...
— Это каждый может сказать, — сказала измученная Маша, еле скрывая раздражение.
— Нет, не каждый.
И в течение нескольких минут, в ожидании такси Нонна-Метелка выпалила ей все — про тяжелейшую операцию на сердце, как упала на улице, как долго выходила из комы и заново училась говорить. В сердце же ей вставили механизм, не очень качественный, отечественного производства, и Нонна-Метелка боялась, что в какой-то момент этот механизм откажет. Маша стояла к ней близко и слышала, как с тихим хрипом стучит что-то в ее груди...
— Ну что ты, — сказала Маша. — Конечно, встретимся. Обязательно приходи.
И Нонна-Метелка пришла уже через несколько дней.
Она была некрасивой. Эта мысль первой пришла Маше в голову, когда она увидела ее на пороге своей квартиры, — «некрасивая женщина». Довольно высокая и не из мелких, сутулая. А лицо ее, казалось, состояло из треугольников, которые, вместо того чтобы собраться вместе, даже немного разбегались.
Но это было только первое впечатление. Потом оно прошло и уже не возвращалось.
Она была женщина-львица.
У нее были изумительно красивые, точеные кисти рук и ступни. А глаза, когда она говорила, наливались каким-то темным, сверкающим веществом. Она всегда дружила с тем, с кем хотела, вот и теперь, властно обрушив на Машу «свой» мир, «свою» реальность. Только со временем Маша поняла причину ее активности, все было очень просто — ее дочь училась на журфаке.
Душу Нонны-Метелки раздирали страсти и желания. Она любила деньги, золото, достаток, влиятельных, богатых мужчин и намекала на таких вот состоятельных любовников. Она могла часами рассказывать о себе, все запутывая и запутывая следы, как та лисица из восточной сказки. Что во всем этом ложь, а что, правда, догадаться было сложно. Жила она в фантастическом мире, полном интриг, происков, каких-то слов, чьих-то взглядов, вздохов, касаний, признаний... «Если бы обо мне узнали правду, я бы умерла», — проговорилась она однажды.