— Я не знаю, — сказал Корби.
Токомин притормозил и свернул на крайнюю полосу.
— Куда это мы? — удивился Ара.
— Кончается бензин, — ответил отец Андрея.
Совсем стемнело. Над дорогой зажглись уличные огни. Они съехали на подъездную дорожку бензоколонки. Отец Андрея вышел из машины. Подростки смотрели, как он расплачивается с автоматом банковской картой.
— Это ключ от небоскреба, — вслух подумал Ара. — Андрей, должно быть, использовал его, чтобы подниматься на крышу.
— Он сказал, — вспомнил Ник, — что чем выше он находится и чем больше там света, тем ему было лучше.
— Может, это и есть способ победить? — спросил Корби. — Может, это ответ на вопрос?
Он чувствовал, как сильно карточка Андрея согрелась от тепла его рук. Ему неожиданно пришло в голову, что он и сам мог бы догадаться. Ведь с ним это уже произошло. Пока он был на крыше небоскреба, к нему вдруг вернулись воспоминания. Именно там его оставила скорбь, там он принял решение жить.
— В лесу, куда мы едем, нет небоскребов, — сказал Ник. — В лучшем случае, там можно залезть на дерево или на крышу какого-нибудь двухэтажного дома. А ночью нет света.
Корби устало потер лоб, новым, но уже привычным жестом отбросил с него выцветшую прядь.
— Вы как будто о вампирах говорите, — заметил Ара, — типа их нужно заманить на святую землю или заставить попасть на солнце.
За бортом машины щелкнуло. Токомин заливал бензин.
— Надо сказать ему, чтобы набрал еще, — вдруг оживился Ник. — Мы тоже можем его сжечь.
— Нет, — неожиданно для самого себя отрезал Корби. Ник уже начал опускать свое стекло, потом удивленно оглянулся на друга.
— Почему? — спросил он.
— Ведь Андрей сказал Белкину, — напомнил Корби, — что они все делают неправильно. Бензин нам не поможет, если только мы не хотим сжечь Андрея и половину леса вместе с ним. Тогда была осень, а сейчас жаркое лето. Начнется страшный пожар.
— А откуда желтый лист в начале лета? — вдруг перебил их Ара.
Корби проследил за его взглядом и тоже увидел. На соседней колонке трепетал мокрый, совершенно осенний по виду кленовый лист. Казалось, он вырвался из другого времени года и из места с другой погодой.
Корби почувствовал, что это первая весточка из того места, куда они решили отправиться. Карточка Андрея неожиданно и сильно вспотела в его руке.
— Помнишь, — спросил он у Ника, — на грифе той гитары были листочки?
— Да, — мрачно подтвердил тот.
Отец Андрея вернулся в машину и резко тронул «хаммер» с места.
— Далеко еще? — спросил Корби.
— Недалеко, — сказал Токомин. В нем что-то изменилось: в глазах появился лихорадочный блеск, а руки, когда он не держался ими за руль, слегка дрожали.
Еще минуту они ехали по шоссе, потом мимо мелькнул указатель «Черная искра 17 км», и Токомин свернул на двухполосную лесную дорогу. Фонари здесь стояли редко. Свет фар вырывал из темноты нависшие над обочиной ветви елей.
Корби вспомнил, как, убегая из отделения полиции, думал, что можно просто уйти в лес, лечь там, забыться и умереть от голода и холода. «Вот этот лес», — подумал он. Из темноты памяти выплыла картинка: тело его матери, наполовину вывалившееся на капот разбитой машины. «Разве я не предал ее и всех, кто умер, когда решил жить дальше? — подумал он. — Как я мог это сделать?»
— Кому хочется покончить с собой? — вдруг спросил Ник. — Мне хочется от самой бензоколонки. Только говорите честно. Нам не победить, если мы будем друг другу врать.
— Мне, — ответил Корби. — Снова как раньше.
— Там, в бардачке, пушка. Можете начинать, ребята, — со странной безразличной иронией сказал отец Андрея.
Корби тревожно посмотрел на него.
— Плохо дело, — тихо заметил Ник. — Мне тоже плевать, если вы повышибаете себе мозги. А когда пушка освободится, я, пожалуй, к вам присоединюсь.
— Нам не справиться, — сказал Ара. — Я боюсь.
Колеса «хаммера» продолжали поглощать пространство темной дороги. Корби сидел и смотрел на бардачок.
— Нет, — сказал он, — это не мои мысли. И у вас у всех не ваши мысли, помните об этом.
— Да, — странным голосом согласился Ник.
— Как мои мысли могут быть не мои? — спросил Ара. — Ведь это же все правда. Я ненавижу мою мать, а она ненавидит меня.
— Оно делает тебя хлюпиком, — сказал Корби, — но это не ты. Ты другой. Ты способен отвечать за себя без своей мамы.
Над темным лесом за пределами машины пронесся жуткий звук. Даже плотно закрытые окна «хаммера» легко его пропустили. Это был дикий, тоскливый, нечеловеческий, но все же полный боли и скорби вой. От него кожа покрывалась мурашками и начинало тонко ныть в висках.