Дома дед втащил Корби на кухню и толкнул на стул. Подросток сел. Он двигался как тряпичная кукла. Его бил озноб. Свет люстры казался слишком ярким.
Дед взял с холодильника телефон и телефонный справочник, с грохотом отодвинул второй стул, сел напротив внука, задумался и прикусил нижнюю губу.
— Ну вот что, — наконец, сказал он, — ты все довел до того, что мне теперь придется разбудить другого приличного пожилого человека.
Корби равнодушно прикрыл глаза.
— Ты бредишь, дед, — сказал он. — Зачем кого-то будить?
Подросток ждал, что сейчас за свои слова получит по лицу. Но этого не произошло. Старик зашуршал справочником, потом раздалось попискивание телефона. Дед набирал чей-то номер.
— Але, але, — позвал он в трубку, — Иван Петровича будьте добры.
Наступила пауза.
— Я знаю его по работе, — ответил дед на какой-то вопрос.
Из трубки донеслось слабое эхо возмущенного женского голоса.
— Форс-мажорные обстоятельства заставляют меня звонить в такой час, — объяснил старик. — Нет, нет, не беспокойтесь. Пока ничего не случилось. И уж тем более ничего страшного для вас.
Секунду он молчал.
— Вовсе не просто так, — возразил он. — И да, надо будить. Я человек чести. За доставленные неудобства мы сочтемся.
Наступило долгое молчание. Дед исподлобья поглядывал на Корби и шишковатыми пальцами теребил угол скатерти.
— Иван Петрович, — наконец, обратился он. — Виталий Рябин. Да, да, я тоже рад Вас слышать. Уж простите, что в такой час.
Пауза.
— Внук, — сказал дед. — Ну, как раньше. Да, именно. Надо. Ну что вы, Иван Петрович, приличные люди всегда платят. Такси возьмите.
«Что он хочет сделать?» — задумался Корби. Дед стал диктовать адрес.
Далеко за шеренгами пятиэтажек, погруженных во тьму, стояла школа. Она еще светилась всеми окнами. Крин рассматривал стойку охраны. Опер Барыбкин собирал образцы крови. Судмедэксперт сидел за столом в пустом школьном классе, смотрел на таблицы высыхания слизистых оболочек и замеры температуры тела. Он погрузился в глубокую задумчивость, потому что его что-то смущало в определении времени смерти. Заплаканная директриса плюхнулась в кресло в своем кабинете, достала из нижнего ящика стола штоф коньяка, который прятала там до дня объявления результатов ЕГЭ. Дрожащей рукой налила себе полную рюмку. Залпом выпила ее, задохнулась, и, собрав все свое мужество, набрала номер.
Трубку снял мужчина. Он еще не спал. Работать заполночь давно вошло у него в привычку.
— Что? — переспросил он.
— Ваш сын умер, — осипшим голосом повторила директриса.
А люди в синих халатах уже перекладывали тело погибшего мальчика на носилки.
Ровный белый свет люстры заливал кухню. Дед Корби повесил трубку и цепкими холодными пальцами взял внука за руку.
— Пойдем, — сказал он.
Корби не сдвинулся с места. Он подумал, что эта перемена в тоне ему совсем не нравится.
— Пойдем, — настойчиво повторил дед. Теперь он снова рванул руку внука, так же, как делал это по дороге домой.
— Отвали, — попросил Корби.
— А ну пошли, щенок, — снова потребовал дед.
«Ненадолго же его хватило, — отметил Корби. — Может, как раз сейчас мне надо разбить ему морду, как Ник предлагал вчера».
— Встал быстро! — рявкнул старик.
— И не подумаю, — истерически засмеялся Корби. Рябин рывком стянул его со стула, но подросток повалился на пол.
— Не пойду, — повторил он. Старик схватил его под руки и, сопя и надрываясь, потащил через коридор.
— Все твои хитрости я насквозь вижу, — сквозь зубы шипел он. — Я же знаю, ты просто хочешь остаться один.
«Да, — подумал Корби, — хочу». Он не сопротивлялся. Дед пинком открыл дверь комнаты внука, втащил подростка внутрь и бросил на пол рядом с кроватью. Корби ударился затылком о паркет, его зубы щелкнули. Боли он не почувствовал, только забился в новом припадке странного смеха-плача.
Пока он лежал на полу, старик принялся рыться в его вещах. Содержимое ящиков стола было кучей вывалено на стол. Дед выбирал из россыпи предметов, все, чем можно нанести себе вред: точилки, циркуль и козью ножку, железный пенал.
«Неужели старый хрен думает, что я не смогу этого сделать, если захочу? — удивился Корби. — Я разобью окно головой и наткнусь шеей на острые стекла, или разобью его и просто выпрыгну. Мне не тринадцать лет. Я сильнее, умнее и решительнее, чем был тогда».