Старик облегченно выдохнул.
— Побрейся, — сказал он. — Ты должен выглядеть нормально.
Районное отделение полиции располагалось в уродливом сером здании с неровной линией окон. Корби и дед прошли через перегороженный шлагбаумом двор, открыли массивную железную дверь и оказались в помещении, больше похожем на притон, чем на вестибюль государственного учреждения. Выщербленный кафель пола. В центре помещения находилась железная клетка. Прутья решетки выглядели так, будто их долго обливали помоями. За решеткой на пластиковом стуле сидел бомж и беззубым ртом ел помидор. Казалось, ему там вполне хорошо.
Напротив клетки находилось окно для справок — маленький желтый просвет посреди темно-серого вестибюля. Старик уверенно подошел к окошку. В этой дыре он явно чувствовал себя как рыба в воде. Наблюдая за ним, Корби подумал, что некоторые плохие вещи не меняются. Наверное, опорные пункты милиции тридцать лет назад выглядели точно так же, как это место сейчас. Сам он не был в полиции с пятнадцати лет, с тех пор, как его с друзьями единственный раз забрали за распитие в общественном месте. Тогда было весело. Вместе с остальными незадачливыми любителями спиртного они сидели на железных лавках, допивая свои напитки, и корчили рожи подвешенной к потолку камере видеонаблюдения.
За стеклом было пусто. Старик нагнулся к решеточке для переговоров.
— Есть кто-нибудь? — крикнул он.
Повисла долгая пауза.
— Что? — наконец, спросили его из неразличимой глубины помещения.
— Я ищу Крина, — объяснил дед.
— Второй этаж, — посоветовал невидимый дежурный, — двести пятнадцатая комната.
— За мной, — приказал старик. Корби замешкался. Сильно, как вчера, дед схватил его за плечо и потащил за собой. Лестница в два марша, такая же серая, как и все здесь, привела их на второй этаж. Корби с удивлением отметил, что здесь почти чисто. Они попали в нормально освещенный коридор с дверями из светлого дерева. Стало слышно, как где-то впереди истерично кричит женщина.
— Не мое! Подложили! И это не мое! Подложили!
Дед быстро нашел нужную комнату, постучал и приоткрыл дверь. Корби смотрел через его плечо.
Отдел был большой, разгороженный парой ширм. Напротив двери сидел мужчина в клетчатой футболке-поло и ел — но не пончики и кофе, как это бывает в сериалах, а желтый початок вареной кукурузы. Еще два лежали на тарелке перед ним. Посреди засыпанного бумагами стола стояла консервная банка с солью, а рядом с ней, будто странное второе блюдо, располагалась фуражка.
Старик откашлялся, и мужчина поднял голову. Корби узнал в нем оперативника Барыбкина.
— Крина можно увидеть? — спросил у него дед.
— Можно, — Барыбкин впился здоровыми белыми зубами в бок початка и с хрустом снял с него два десятка влажных желтых семян.
— Я не воровка! — снова послышался бабский вопль из коридора. — Подложили! Все подложили!
— Вот разошлась, — заметил любитель кукурузы. — У нее в сумочке восемь телефонов, а пинкод она знает только от одного.
Дед хмыкнул.
— Крин освободится и подойдет, — дожевывая, пояснил Барыбкин. — Вы там можете посидеть.
Он неопределенно махнул рукой. В коридоре было несколько железных лавок. Рябины поместились на лавку, ближайшую к двести пятнадцатой комнате. Взгляд подростка скользил по унылой обстановке: стоптанный желтый линолеум, доска объявлений с вложенными под мутное стекло листками гербовой бумаги, кофейный автомат в полутемной стенной нише.
— Суки! — верещала женщина. — Мусора! Суки! Мусора! Суки!
Корби на слух определил дверь, за которой бесновалась истеричка.
— Гнида ментовская! Тьфу! Тьфу! — Баба явно переключилась на кого-то одного. — Твоя мать шмарой была на зоне! А бахарем ее — сифилитик! Тьфу! Тьфу!
Прошло полчаса. Женщина все кричала. Появлялись и исчезали какие-то люди, хлопали двери, раздавались и затихали голоса. Воздух был густым и спертым. Дед вспотел и утирал лицо платком.
Корби чувствовал, что погружается в транс. Отделение полиции и компания деда неожиданно принесли ему тот покой, который он так безуспешно искал, пытаясь спрятаться от людей. Именно здесь было настоящее одиночество. Утренние видения больше не беспокоили его, и он старался о них не думать. Ему казалось, что если он не забудет о них, они сведут его с ума. Он сидел, свесив безвольные руки между колен, чувствовал под собой грубую железную лавку, смотрел на затоптанный пол и понимал, что ни одна вещь вокруг не взывает к нему. Наконец-то он был один.