— Ты приходишь не ко мне, — в голосе Барда отчётливо слышалась боль, настолько сильная, что слова давались ему с трудом, — а к бреши.
— Брешь всегда рядом с тобой, — Мэб слегка поморщилась и отломила ветку ясеня, принялась обмахиваться ею, будто отгоняя от себя неприятный запах.
— Где тонко, там и рвётся, — приглушённо произнёс Ульв и порывисто дёрнулся вперёд, стараясь захватить движение воздуха, поднятое веткой в руке королевы. — Сегодня особенно. Я… чувствую твой запах. Твоё тепло.
Мэб усмехнулась, сорвала одуванчик и накрыла ладонью, оставив в ней поспевшие семена. Раскрыла руку и подула. Белые пушинки легко пролетели сквозь прозрачную, но непреодолимую для обоих собеседников, стену. Ульв повернулся боком, позволяя семенам, только что покоившимся на ладони Мэб, приведённым в движение её дыханием, коснуться его щеки. Когда это произошло, Бард накрыл пушинки рукой и закрыл глаза. Грудь его вздымалась часто и неровно, щёки покрыл лихорадочный румянец. Впрочем, такой же лихорадочный блеск таился и под сенью ресниц королевы, до срока утаённый от стороннего наблюдателя.
Она подошла к самой черте, где заканчивалась трава и начинался каменистый берег чёрного озерца, и подняла руку. Так, будто опиралась ладонью на стену. Ульв тоже сделал шаг вперёд, прижался к преграде щекой, отрывисто произнёс:
— Я… умер бы… за то, чтоб снова… прикоснуться к тебе.
Мэб в первый раз взглянула ему в глаза. И прошептала ласково, настолько ласково, что это звучало, как насмешка:
— Границу убери, дурак.
Ульв долго молчал, словно купаясь в сиянии её глаз. Рука его, вопреки воле хозяина, стала медленно подниматься, стремясь к открытой ладони королевы.
— Люблю… тебя, — прозвучало так, будто слова вырвались у цверга прямо из груди, разорвав её на части.
И тут Сигрид не выдержала. Она уже несколько минут наблюдала за разговором, хоть и не понимала ни слова кельтской речи. А, впрочем, чего там понимать? Сияющая волшебной красотой королева туманов (левушка при виде её даже зубами скрипнула: да уж! Ни с кем не перепутаешь!) явно издевается, а на Ульва смотреть жалко. Чуть на ногах держится. При последних словах Мэб лицо у него такое сделалось, будто она мужу Сигрид нож в сердце воткнула и повернула пару раз. Вот! Мужу Сигрид. Жена она ему или кто? Надо действовать, для того и пришла.
— Не отдам! — завопила дочь ярла так яростно, что Альвгейр мог бы гордиться её боевым кличем. И бросилась между Ульвом и Мэб, обхватила мужа за пояс, отпихнула в сторону, благо он и не сопротивлялся. То ли от неожиданности, то ли колдовство, которым Мэб его к себе тянет, на Сигрид не действует.
Угольно-чёрная бровь королевы издевательски изогнулась. Следующую фразу она произнесла на понятном Сигрид языке:
— Кошечку решил завести? Стареешь уже?
— Я — его жена, — огрызнулась дочь ярла и твёрдо встретила взгляд повелительницы фей. — И я его тебе не отдам!
Ульв дёрнулся и слабо застонал. Сигрид обняла его, прикрывая собой, хорошо, что худой да невысокий, уткнулась лбом в грудь и прошептала:
— Всё будет хорошо, слышишь?
Королева Мэб хмыкнула и поиграла пальцами в воздухе. Вышивка на рубашке Ульва тут же ощетинилась золотыми копьями-нитями, каждая из которых тянулась к Сигрид.
— Вот как, — произнесла волшебница, и Ульв опустил голову, ссутулил плечи, в одночасье будто состарился и высох. — Что ж, цверг, у тебя хорошая жена. Самоотверженная. Прощай. Мне больше незачем к тебе приходить.
Сигрид не поверила ушам. Она ожидала чего угодно: грома и молний, сгущающегося и душащего её тумана, страшных всадников с синими глазами, но никак не того, что Мэб развернётся и исчезнет. Вместе с белым маревом.
Они стояли так ещё некоторое время. Ульв молчал и не шевелился, девушка ласково гладила его по плечам и шептала утешения:
— Всё прошло! Она не вернётся! А если вернётся, я ей, знаешь, как? Ульв? Ты меня слышишь?
— Сигрид, — сказал вдруг Ульв, и в его голосе было что-то, чего раньше она в нём никогда не слышала. Сигрид подумалось, что это нежность.
— Что? — она прижалась к твёрдой груди ещё теснее, рассеянно отметив, что не слышит стука сердца.
— Если бы я не поклялся Вар защищать тебя, я бы сейчас тебя убил, — Ульв Стейнсон отстранил девушку от себя. — Уходи, — жёстко сказал он, глядя куда-то сквозь неё.
— Но… — начала Сигрид испуганно и непонимающе. Лицо мужа страшно исказилось, и он произнёс ещё одно слово на чужом, шелестящем языке. Ноги сами уносили прочь, глаза застилало слезами, а по пятам летел волчий вой, полный смертной тоски.
Ульв упал на колени, будто ему подрубили сухожилия, прижался лбом к выступу скалы. Порыв ветра ударил его в висок, но даже не пошевелил волос. Тёмные пряди застыли, будто высеченные из обсидиана, а бледная кожа стала медленно прорастать прихотливыми малахитовыми прожилками, всё сильнее наливаясь зеленью.
Где-то далеко одна за другой лопались струны трёхрядной серебряной арфы.
Часть 2
Глава 1. Дети альвов
Королева стояла в кругу камней и её лицо ничего не выражало. Лишь во взгляде глубоких, как омуты, глаз, читалось любопытство, с каким мальчишка отрывает крылья пойманной мухе.
Струн было много. Они лопались медленно, одна за другой, и каждая кричала своим, особенным голосом, полным отчаянья, раскаянья или тоски. Придворные королевы фей прекратили празднование. Настроение Мэб явно изменилось, и те, кто не ушёл по каменной дороге за границу холмов, старались говорить тише, двигаться незаметнее и ни в коем случае не попасться повелительнице на глаза.
И, тем не менее, королева наблюдала за умирающей арфой не одна. Паку некуда было уходить от своего леса, а потому он растворился в зелени листвы, слился с испуганной разрывающимися струнами тишиной, и укрыл собой Геро. Рогатая альва пристально следила за королевой, приоткрыв губы в жестокой улыбке.
Взошедшее солнце высушило брильянты в причёске Мэб, и её волосы сделались матово-чёрными, подёрнутыми фиолетовой дымкой. Королева шагнула вперёд и чуть наклонилась: струны осталось всего две. Геро кровожадно оскалилась, показав ровные белые зубки. Пак замер, словно вместе с опальным цвергом каменел и дух леса, погружая свои владения в мёртвую, неестественную тишину.
— Дз-з-зинь!
Мэб, не меняя выражения лица, протянула руку. Последняя струна слабо завибрировала, сжатая её ладонью. Но осталась целой.
Лес вокруг неё перевёл дыхание. Всё ещё не решались петь птицы, но чудовищное напряжение разрядилось, вытекло сотней ручейков, впадающих в спокойную могучую реку. Без слов, одними бликами среди дубовых ветвей, Пак сказал Геро:
— Я уже боялся, она позволит ему уйти.
Глаза альвы хищно горели. Она облизнулась.
— В мир мёртвых? О нет, это было бы слишком просто. Великий Лжец заслужил большего. Гораздо большего! Видеть, чувствовать, понимать, но быть не в состоянии что-либо изменить. Именно то, на что он обрёк прекраснейшую из королев. Бард проклят бессмертием, Пак. И выпьет чашу до дна. Никто, кроме Мэб, не может его убить, а она не захочет: слишком сильно его ненавидит.
— Или любит, — сказал Пак, но так тихо, что на этот раз его не расслышала даже Геро.
— Что ты наделала? — спросила Сату у всклокоченной, расцарапанной ветвями Сигрид, когда та, наконец, перестала безумно вращать глазами, а, стуча зубами о край кубка, стала глотать колодезную воду.
— П-прогнала королеву Мэб, — в ответе дочери ярла не слышалось ни гордости, ни торжества.
— А он? — Шаманка осторожно забрала у девушки сосуд. Та этого, кажется, даже не заметила.
— Сказал, что хочет меня убить, — в голубых глазах плескались усталость и удивление. Сату воззрилась на Сигрид с недоумением. А потом уголки её губ стали медленно опускаться.
— Ах я, дура старая, — шаманка прижала голову девушки к груди и тяжело вздохнула. Сигрид всхлипнула. — Только теперь, кажись, начинаю понимать…