А потом они любили друг друга, забыв обо всём, не думая о будущем, до дна выпивая восторг момента единения. И ни викинг, ни болотная фея не заметили, что со стороны моря по земле стелется туман, а со стороны скал подползают люди в одежде из мохнатых шкур.
Альвгейр с благоговением взирал на преобразившуюся шаманку. Старуха резво скакала вокруг каменеющего цверга, ритмично ударяя в бубен. Она что-то напевала, но ярл ни слова не мог разобрать. Седые косы разлетались вокруг её головы, извивались, будто змеи, металлические кольца на трёхцветном поясе позвякивали глухо, будто издалека. Тяжёлый запах трав, разожжённых шаманкой по углам комнаты, туманил разум. Альвгейру то мерещились насмешливые рожи троллей, то круги кобольдов, то вспоминались прежние битвы… его хирд. Медведи-берсерки и безжалостные, никогда не теряющие самообладания «волкоголовые». Враги панически баялись и тех, и других, неясно, кого больше. И голос барда. Чистый, яростный, заглушающий звон мечей и крики боли. Голос того, кто приходил побеждать. Того, кто теперь лежал безжизненным куском малахита.
Ульв слышал Альвгейра, но отстранённо и неразборчиво, будто через стену. А вот горячие слёзы Сигрид мучительно обжигали цверга, будто капли расплавленного железа. Хотелось отстраниться, спрятаться в каком-нибудь тёмном углу, окунуться в тишину. Звуки становились всё глуше, кожа теряла чувствительность, пусть и не так быстро, как хотелось бы, Ульв успокаивался… но тут тишина распалась. Развалилась от оглушительного удара бубна. Или, может быть, грома.
Белая молния надвое расколола одиноко стоящий дуб, и земля содрогнулась от оглушительного раската грома. Холодные плети дождя бичевали всё и вся, яростно пробивая даже волшебные плащи альвов, а дуб охватило пламенем. Бешеный ветер, с корнем вырывавший вековые деревья, раздувал огонь, и дождь исходил паром, раздражённо шипел, не в силах погасить его.
— Не ходи к ней, Бард, — дух леса загородил Ульву проход к гроту, но выглядел настолько испуганным, что цверг даже не ответил, просто отпихнул плечом и ринулся вперёд. — Она злится!
Но Бард уже проскользнул меж узких лезвий плакучей ивы, пологом закрывающей вход.
Любимый грот королевы Мэб, от центра которого несло вглубь горы свои воды чёрное озеро, был обычной карстовой пещерой. Правда, стены его искрились кристаллами великолепной чистоты. Щедрое подношение короля цвергов наполняло грот тёплым светом. Пак застелил пол толстым ковром мха, лоснящимися листьями брусничника, увил колонны сталактитов диким плющом. Повелительница фей удалялась сюда, когда искала уединения. Например, потому что не хотела ненароком кого-нибудь убить.
Ульв поднырнул под руку королевы как раз в тот момент, когда с её пальцев сорвалась очередная молния. Раскат грома, преумноженный эхом, на мгновение оглушил Барда, заключившего женщину в оковы каменного объятия. Нет, он не забыл, что за это его обещали оставить без рук. Просто сейчас об этом не думал.
Королева вскрикнула, но не гневно, как он ожидал. Напротив, это был возглас боли. Ульв вздрогнул и выпустил Мэб. Она резко обернулась. Пылающие глаза, брови вразлёт, лихорадочный румянец…
— Как ты посмел? Убирайся!!! — её крик заметался под сводами, как стая летучих мышей.
Но Ульв будто не услышал. Он не отводил глаз от алого пятна на светло-сером платье. Неуместная яркость цвета сказала цвергу достаточно, однако, желая удостовериться, бард шагнул к королеве и уверенным движением разорвал одеяние, обнажив плечо почти до груди. Как он и ожидал, под невредимой тканью кожу рассекала глубокая рана. Мэб дёрнулась, но её талию снова сжимала твёрдая рука.
— Сырое железо, — уверенно сказал Ульв. — Само не пройдёт. Я позову Геро.
— Нет! — в тёмных глазах королевы отразился неподдельный ужас, она ногтями впилась в насквозь мокрый плащ барда. — Она не должна видеть! Никто не должен! И ты… — она прикусила губу, испугавшись, что та начинает дрожать.
— Ч-ш-ш-ш, — успокаивающе, будто расстроенному ребёнку, прошептал Бард и поднял женщину на руки. — Мне можно. — Ульв гладил волосы Мэб, дополняя движением ласкающий тембр голоса. — Я никому не скажу.
Он баюкал королеву, без слов мурлыкал мотив колыбельной. А она тихо плакала, спрятав лицо на его и без того промокшем плече. И говорила.
— Они уже высаживаются прямо здесь. Прежде боялись — довольствовались малыми островами. А теперь… у них новый бог. Молодой и сильный. И они в него верят. Верят, что он может их защитить, сильнее, чем боятся меня. И… железо… Если альвы узнают, они… испугаются и… нет ничего хуже железа… им рубят деревья, им подковывают лошадей. Всё начинается с железа…
Бард слушал, не перебивая, не удивляясь. В его глазах повелительница фей давно уже превратилась из высокомерной волшебницы в нежную, ранимую, нуждающуюся в защите девочку.
— Я знаю, как обращаться с железом, моя королева, — Ульв бережно опустил Мэб на поросшее клевером ложе. Встал на колени, глубоко вдохнул, принюхиваясь, наклонил голову и принялся вылизывать рану, как будто действительно был волком, а королева фей — его раненой подругой. Растерянная Мэб молчала, не двигаясь, Ульв невозмутимо продолжал своё занятие, то и дело сплёвывая кровь. Когда он, наконец, поднял голову, оказалось, что волшебница с интересом разглядывает его. В уголках её глаз затаилось ещё что-то, чего цверг пока не мог распознать. Узкая ладонь скользнула по его волосам.
— Иногда мне кажется, что ты помнишь, — королева рассмеялась нервно, но это было уже лучше слёз.
— Что помню? — На его губах ещё оставалась её кровь, зелёные глаза горели не хуже смарагдов Андвари.
— Я устала, — сказала вдруг Мэб, будто запоздало поддавшись воздействию колыбельной. — Иди, я хочу отдохнуть.
Бард кивнул, дождался, пока её дыхание стало ровным, а выражение лица безмятежным.
— Спи крепко, моя королева, — тихо сказал он, нежно, но как-то по-звериному, потёрся носом о её щёку и вышел. Он знал, что рана феи, избавленная от остатков железа, скоро затянется сама собой, и на нежной коже Мэб не останется даже следа.
Когда разыгравшаяся буря, наконец, улеглась, Пак мысленно простился с Бардом. Королеве иногда вымещала на случайно подвернувшихся жертвах монарший гнев. Это не делало её счастливее, но пик ярости угасал. Тем удивительнее было увидеть, как Ульв выходит из грота. На бледно-зелёном лице неестественно алели губы. Бард облизнулся, а Пака передёрнуло от нехорошего предчувствия.
— Пусть её никто не беспокоит. — Придворный певец, наконец, разглядел лесного духа в хитросплетениях бурелома.
— Я… я прослежу, — пролепетал Пак. Но Ульв его уже не слушал. Он повёл носом и мерными, экономными скачками понёсся к побережью. На запах железа. Сердце стучало в груди, а в висках стучала кровь. И он сам уже не понимал, принадлежит она ему или королеве Мэб.
Геро нашла придворного певца стоящим по пояс в реке. Он был обнажён: сквозь розоватое марево воды просвечивала зеленью кожа. А розовым вода окрасилась из-за того, что бард усердно смывал с себя кровь. Её было много, и отмывалась она, почему-то, с трудом.
Всего пару часов назад из-за вида крови Геро стаяла на коленях, сотрясаемая рвотными спазмами. Нет, опытная охотница не отличалась излишней впечатлительностью. Но исполинские деревья, покрасневшие до самых макушек, полуобглоданные черепа, красующиеся на ветвях, будто спелые жёлуди, целые кусты разрозненных рук и ног, тела, привязанные к стволам собственными кишками… верховному друиду не раз случалось проводить жертвоприношения в дубовой роще.
Геро слышала, как королева насмешливо называла придворного певца кровавым жрецом Кенн Круаха, но слышать это одно… По сравнению с этим зрелищем купающийся в реке мужчина выглядел почти умиротворяющим. Домашним.
— Бард, ты нормальный вообще? — Геро уселась на берегу и свесила ноги в воду.