— Я знаю, зачем ты пришёл, — произнесла она, и каждое её слово падало, будто пожухшие листья с деревьев. — Тебе больно видеть, как страдает Ирландия, раздираемая на части викингами и христианами, как её дети гибнут от набегов норманнов или по приказу одержавшего победу правителя.
— Верховный король… — несмело начал Аэд.
— Верховный король предал вас, — прервала его Душа Ирландии, и в первый раз в её голосе промелькнул огонёк, слабая искорка гнева. — Потому что оказался трусом. И сбежал, вместо того, чтобы нести бремя ответственности. Я не могу заставить его вернуться.
Аэд догадался, что они с волшебницей говорят о разных верховных королях, но перечить ей не осмелился.
— Моя королева! Но мы гибнем! Если и вправду среди нас есть твои потомки, помоги нам! Или новые боги поработят нас, а захватчики отнимут наши земли. Они уже за это принялись! Норманнским рыцарям надо много платить. Мало кому это по карману. Зато им очень легко обещать титулы и земли, которые они отобьют у ирландцев!
Король запнулся, замолчал в изумлении. Вот только что он моргнул — и вместо королевы Мэб перед ним оказалась обычная женщина. Ещё не старая, но уже и не молодая, она куталась в накидку, зябко поводя плечами. Тёмные волосы щедро присыпаны серебром, а на лбу и в уголках губ залегли скорбные морщины. Аэд долго смотрел, как женщина перебирает бахрому потёртой шали. И тихо произнёс:
— Могу я… я и народ Коннахата… Можем мы чем-то помочь тебе, госпожа?
Она поглядела на него и улыбнулась, как улыбаются ребёнку.
— Спасибо, что спросил, мальчик. Но боюсь, что нет. Вы изгнали волшебство из своего мира. И не только волшебство. Ты говорил о новом боге, что угрожает вас покорить? Он был здесь. Стоял на том же месте, где сейчас стоишь ты. И плакал. Потому что совсем не хотел творщегося теперь Его именем. Убеждал, что говорил совсем о другом, его всего лишь неверно поняли. А, неверно поняв, записали… и отсюда пошли все неприятности.
— Друиды никогда ничего не записывали.
— Друидов больше нет, — седеющая женщина, сидевшая на месте королевы, потёрла друг о друга руки и дохнула на них, будто не могла согреться. — Никого больше нет. Ни великих сидхе, ни фоморов, ни богов. Вы остались одни.
— Но, моя королева…
— Я потратила слишком много сил, — сказала она и опустила голову. — И остаток их отдам на то, чтобы вернуть тебя, мальчик, откуда пришёл. Границы больше нет, и наши миры вновь живут каждый по своему времени, с каждым мгновением разбегаясь всё дальше. Если бы ты только знал, как я устала… — произнесла она совсем тихо.
Аэд встал, расстегнул золотую брошь и бережно укрыл королеву фей своим плащом.
— Прости нас, — так же тихо сказал он.
Королева ласково улыбнулась.
— Прекратите грызню между собой. Объединитесь под рукой одного короля, пусть он уже не будет великим магом, но пусть он будет один. Если вы сможете забыть о внутренних распрях, ни викинги, ни христиане, ни чужие боги, ни чужое оружие будут вам не страшны. Мои потомки резвы мыслью и богаты доблестью — уж кому, как не мне это знать. Но обрести величие Ирландия сможет лишь если будет едина.
Аэд кивнул, принимая совет, хотя сердце его болезненно сжалось: король не верил, что напутствие Мэб может быть осуществимо. Она, возможно, это поняла по его лицу. А, может быть, прочла прямо в душе, но ничего не сказала, а лишь тяжело вздохнула, как вздыхает мать, отправляя сына на войну, с которой, она знает, тот уже не вернётся. Королева легонько потянула мужчину за рубаху, он наклонился, и Душа Ирландии поцеловала короля Коннахта. В лоб.
А в следующее мгновение он уже стоял перед священным дубом. Растерянный, бледный и всё ещё сжимающий в руке листок четырёхлистного клевера — символ удачи. Четыре листка на одной ножке. Если когда-нибудь Коннахт, Лейнстер, Мунстер и Ульстер снова смогут объединиться…
Аэд мак Конхобайр горько усмехнулся. Увы, такое невероятное волшебство возможно лишь при участии великих сидхе.
Сигрид хмурила брови, но при этом нерешительно покусывала кончик косы.
— Пап, — Альвгейр попытался обнять дочь, но та отстранилась. — Пап, Ульв хочет с тобой поговорить.
Ярлу упрямо вздёрнутый носик дочери очень не понравился: что-то его кровиночка задумала. Но выяснять это он будет потом. Альвгейр резво, как юноша, взбежал на крыльцо и скрылся за дверью. Сигрид подошла к Онни, так и стоявшему перед прогоревшим погребальным костром. Шаман разложил его тут же, перед домом, и теперь наблюдал за белой бахромой пепла, взмывавшей к хмурящимся небесам. Девушка подумала, что нужно выразить сочувствие по поводу смерти его бабки, но не решилась. Молодой нойд выглядел скорее задумчивым, чем убитым горем. Сигрид краем ухом слышала его разговор с отцом и догадалась, что Сату каким-то образом отдала жизнь, чтобы вытащить Ульва с того света, а Онни об этом решении знал.
— Что ты будешь делать теперь? — деловито спросила дочь ярла.
— То, зачем сюда приплыл, — бесстрастно отозвался нойд. — Я должен удостовериться, что туман королевы больше не вернётся.
— Хорошо, — серьёзно кивнула Сигрид и взяла Онни за руку. — Я с тобой.
Проклятый цверг стал тенью себя самого. Альвгейр видел его раненым, больным, даже мёртвым! Но никогда ещё — таким жалким. Ульв привалился к стене грузно, как мешок с картошкой, сероватые веки устало опущены, дыхание тяжёлое, неровное, на лбу испарина, под газами круги.
— Паршиво выглядишь, — честно сообщил ярл. Ульв не съязвил, не буркнул ничего в ответ. И это беспокоило ещё сильнее. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем бард вяло пошевелился и произнёс:
— Отвези меня на Изумрудный остров.
Альвгейр подошёл и присел рядом. Чуть наклонился вперёд, внимательно осмотрел мраморно-бледное лицо. И уверенно произнёс:
— Ты рехнулся, землеройка. Мэб тебя двумя пальцами в мелкий песочек сотрёт. Ты же сейчас беспомощный, как дитя.
Ульв нехотя приоткрыл глаза и даже скривил губы в жалком подобии прежней ухмылки.
— Она может убить меня в любой момент, когда пожелает. Всегда могла. У неё моё сердце.
Альвгейр витиевато выругался, но вдруг замер, задумавшись:
— Постой! Сердце? Твоё… проклятие? Сработало?
— Более чем.
После этого Ульв терпел довольно долго, минуты три, но, наконец, не выдержал и процедил сквозь зубы:
— Прекрати ржать, как лошадь.
Но ши-полукровка и не подумал остановиться. Напротив, он хохотал так, что вскоре пришлось вытирать слезинки в уголках глаз.
— Ты… цверг… влюбился в великую сидхе? В королеву фей? А что так мелко? Почему не в королеву разноцветной страны?
На мгновение Альвгейру показалось, что в потухших глазах полыхнула знакомая изумрудная ярость. Но цверг обессиленно уронил голову, глухо произнёс:
— Ты должен мне, ярл. За Хельгу. Я не спрашивал, почему ты выбрал именно её. Отвези меня к женщине, которую я люблю. И это будет последний расчёт между нами.
Альвгейр хмыкнул.
— Хельга… тебе ничего не стоило спеть ещё одну балладу. Тебя хлебом не корми, дай поголосить. И ты ничем не рисковл. А Мэб… она ведь бешеная, как Кенн Круах. Может быть, даже хуже. Пустит драккар ко дну, и всех, кто на нём, заодно.
— Дались вы ей, — зло огрызнулся Ульв. — Много чести! Высади меня в лодку, если боишься. К берегу прибьёт.
Ярл, привыкший считать себя викингом, скрипнул зубами.
— Ишь, смелый какой! Что же ты с её острова сбежал, цверг?
— Почему же ты не сбежал с моего острова, цверг? — спросила Мэб, с любопытством разглядывая барда. — Разве ты не боишься смерти? Я не покидаю пределов Ирландии. Уходи, и проклятье не сбудется ещё неограниченно долго.
Ульв взял королеву за руку. Он нежно поглаживал её пальцы, разукрашенные серебристой паутинкой кружева, сплетал со своими.
— Люди Мидгарда каждый день рискуют жизнью, моя королева. По сотням вздорных причин. Например, просто, чтобы пощекотать себе нервы. А у меня, — Бард отцепил нитяное колечко и откинул кружево, прижался губами к женскому запястью, — у меня причина гораздо более веская, — продолжил он после паузы. — Я хочу смотреть на тебя. Слышать твой голос. Прикасаться к тебе, — бард обрисовал высокую скулу великой сидхе движением скульптора, наклонился ближе, — вдыхать аромат твоей кожи… — вкрадчиво-нежный тембр голоса завораживал даже змей, но Мэб только насмешливо изогнула бровь.