Не может бросить это проклятое племя… а его, значит, может?
Отголосок древней ярости вулканической лавой опалил грудь. Что он тогда устроил? Извержение? Землетрясение? Шторм? Вырванные с корнем деревья точно были. Кривые, приземистые… яблони. И синеглазый малыш, протягивающий спелый плод.
Птицы поют…
— А много ты тогда сожрал. На десяток воплощений хватило, наверное. Забвение с запасом, хе-хе… и всё равно тебя к ней каждый раз тянуло. Какой бы тварью безмозглой не бегал — всё рядом. Что волков пасти, что стаи воронов в долину Маг Туиред стягивать…
Тёмные глаза королевы, которую теперь называют Мэб, а в самой глубине — короткая молния узнавания.
— Ты не похож на цверга.
— Ты не похожа на фею.
Косые взгляды, снисходительная улыбка в ответ на его самые обольстительные песни, доверчивая мягкость и слёзы… слёзы под аккомпанемент сердца цверга. Ульв думал, что Мэб, менее ослеплённая страстью, вспомнила о его трагическом проклятье. Проклятье! Предсмертное бормотание несчастного старика, игрушки детские… как и все эти копошащиеся потомки Немеда. Для него это всегда были лишь игрушки. Но не для неё. Даже великие сидхе были для их создательницы любимыми, хоть и неразумными, детьми.
— То, что я видел… Ирландия — наполовину под пятой английской короны, наполовину и вовсе… республика. Так будет? — песок скрипел на зубах, и голос выходил совсем не похожим на принадлежащий Великому Барду, срывался в низкий хрип.
— Уже есть, — Ангус О'г подобрал под себя ноги. — А ты чего хотел? Сам же отделил Мидгард от Изнанки, изгнал из него всё колдовство, оставил лишь бледные воспоминания. А боги не живут без веры. Ты посадил свою Мэб за стекло, но забыл, что для цветка, как для огня, нужен воздух. Если раньше ирландец верил в фей и лепреконов, теперь он верит только в виски и картошку.
— Это я убил Душу Ирландии. — Зелёные глаза помертвели, лицо цверга криво потрескалось горькой усмешкой. — Я всё-таки её убил.
— Яблочко? — Бог любви был сейчас олицетворением безмятежности. — Полегчает.
Ульв с рычанием зашвырнул лоснящийся плод в хмурое море. И даже руку о штаны вытер.
— С детства их ненавижу!
***
Под ногами скрипит снег. Гигантские ели прикрыли вдовий наряд белыми шалями. Цветочные феи спят глубоко в своих норках, болотные огоньки затаились на дне омута, спасаясь от стеклянного волшебства льда.
Тот, чьи ноги заставляли снег скрипеть, затруднился бы с ответом, если бы его спросили, кто он такой. Древний бог? Плоть и кровь этой земли, камень, однажды обретший собственный голос? Чёрный волк Смерти с изумрудными очами, ворон, выклёвывающий глаза поверженным воинам, или угорь, однажды попавшийся элементалю земли и его странной жене?
Когда-то он был ещё и друидом. Поэтому теперь остановился у подножия священного дуба. Дерево молчало, скованное сном. Бурые листочки, так и не облетевшие по осени, заледенели и походили теперь на сотни скрученных маленьких тел. Жалкое жертвоприношение вступившей в свои права зиме.
Когда-то под корнями этого дуба жили лепреконы. Целый клан маленьких рыжих человечков прорыл сотни ходов, не потревожив ни покой дерева. Залы, кладовки и коридоры переплетались, переходили друг в друга, а члены клана Мак Моран сидели на корнях, как на извилистых скамьях, полировали их сотнями зелёных рукавов, ели размоченные в молоке ячменные лепёшки и тачали кожаные ботиночки долгими зимними вечерами, так что даже через завывание вьюги пробивался стук сотен молотков.
Сейчас было тихо. Так тихо, что мужчине в чёрном, подбитом мехом, плаще, стало даже не по себе. Он засунул голову под верхний корень, но не нашёл там ничего, кроме темноты, зато получил целый сугроб за шиворот.
Шипя и отфыркиваясь, он выбрался обратно на тропинку, которую сам же и проложил. И обнаружил, что уже не один.
— Мак Мораны переехали, — сообщила Мэб с небрежной невозмутимостью.
— Далеко? — бывший друид и сам не знал, почему семейство лепреконов так его интересует. Но что-то же надо было говорить?
— На ту сторону, — отстранённая вежливость застывала вокруг королевы фей инеистым кружевом. — Одни отправились во Францию, другие — в Новый Свет. Эмигранты в Ирландии теперь главная статья экспорта. Даже удивительно, как их в Дублине ещё сколько-то осталось. Кобольды, в основном. Но они всегда были сильнее привязаны к земле.
Она говорила, а он любовался её лицом, с которого давно уже сошла печать вечной юности. Так же, как и с его собственного теперь.
— Прекрати так на меня смотреть, — Мэб сердито нахмурилась.
— Ты прекрасна, моя королева, — когда-то гладкие черты цверга прорезало суровыми морщинами. Но складка губ, напротив, приобрела мягкость.
Её смех зазвенел мелкими льдинками на кончиках ветвей.
— Пошёл вон. Видеть тебя больше не могу. Столько лет одно и то же. Оставь меня, наконец, в покое.
Гость не ответил, только шагнул вперёд. Мэб попятилась, и воздух затвердел, царапал лёгкие жёстким инеем. Но Ульв поднял ладонь, и холодная стена отекла, изошла влажным туманом.
— Тебе даже иней к лицу, — Травянистые глаза горели золотыми искрами, а седина в волосах Мэб таяла под горячими ладонями.
— Убирайся к своей новой жене, ненормальный, — королева фей упрямо отпихивала от себя Ульва, упираясь в его каменную грудь. И невольно ловила радостный ритм его сердца.
— Ты прекрасно знаешь, что я никуда не уйду.
Она, конечно, знала, иначе никогда бы ничего подобного не произнесла, но так быстро отказываться от снежного наряда не собиралась. Впрочем, не сдавался и Ульв, облекая свою половину волнами тепла и весенним ветром. Снег посерел, стал ноздреватым, у их ног уже журчали первые ручейки.
— Ты постарел, — язвительно заметила Мэб, наблюдая за бесстыдно обнажающейся из-под снега землёй в редких лохмотьях прошлогодней травы. — Неужели на этот раз у Ангуса для тебя даже яблочка не нашлось?
— Даже камню приходит когда-то время повзрослеть, — клейкая молодая зелень нахлынула из его глаз, затопила лес, потянула за собой стебли и ветви. Королева Мэб, наконец, позволила себя обнять.
— А в виде цверга ты забавный был. Серьёзный такой… особенно если вспомнить, как сам фоморов лепил.
— Ты могла бы намекнуть, — его поцелуи осыпались горстями цветов, прикосновения ласкали утренним солнцем.
— Вот ещё! — острая бровь королевы возмущённо взлетела вверх, а вслед за ней — усеянные шипами побеги тёрна. — Разве бы ты тогда осознал?
Ульв, теперь уже не карлик, а создатель-исполин, наклонился к своей беспокойной душе, и прошептал ей что-то на ухо. Мэб улыбнулась. Однако то, что произошло между ними дальше, навсегда останется тайной. Вероятно, это было что-то хорошее. Пак рассказывал детям (и Геро его не опровергала), что терновые заросли, оградившие супругов от всех возможных миров, вскоре густо покрылись розовыми цветами, наполнив Волшебную страну благоуханием Весны, и привлекли в Ирландию множество пчёл.
***
— Звезда моя, укатится же! Хотя бы черепахой подопри!
— Уйди, изверг! При создании моего мира ни одно животное не пострадает.
— Тогда небесной твердью накрой.
— Это мещанство! Мне будет мало воздуха. И пространства.
— Да, но светила же надо куда-то вешать? Или они будут держаться на твоём честном слове?
— Почему бы и нет? Моё честное слово ничем не хуже твоего.
— А если Луна упадёт?
— Земля убежит. Она вечно бегает, тебе ли не знать.
После непродолжительного тихого смеха:
— Я люблю тебя.
— Теперь они это называют «гравитация». Вообще не отлынивай. Тебе ещё людей лепить.
— Из чего? Из глины, что ли?
— А мне всё равно. Твоя очередь быть мамочкой.