— Где Паук, мать его растак?
— С минуты на минуту будет, Шкипер, — почтительно ответил Антон. — Говорит, его фургон плетется, как подстреленный.
Приметив дверь с надписью “Посторонним вход воспрещен”, я заглянул в комнату за нею. И там не было телефона. Выйдя оттуда, увидел, что Макси разговаривает в углу с каким-то мужчиной в черном берете набекрень и длинном плаще: он прижимал к себе портфель с таким видом, будто страдал хроническим расстройством пищеварения. Они пытались разговаривать по-французски. Макси верно определил свой уровень — ниже плинтуса. Может, его собеседник и есть таинственный Филип — или Филипп? Но разбираться в этом у меня не было ни времени, ни желания. Парень в тренировочном костюме собирал у всех мобильники, наклеивал на них ярлычки и кидал в картонный ящик, выдавая взамен гардеробные номерки. С каждым исчезающим в ящике телефоном мои шансы дозвониться Ханне уменьшались.
И я воззвал к Антону:
— Извини, мне надо бы срочно позвонить.
— Кому это, командир?
— Жене.
— А на кой нам ей вообще звонить, интересно знать? Я со своей уже лет восемь не разговаривал.
— У нас большое горе. Близкий друг заболел. Она у постели. Жена, в смысле… В больнице. Ухаживает за ним. Он при смерти.
Макси оставил своего француза, чтобы присоединиться к нашему разговору. От него, похоже, ничто не ускользало.
— При смерти? Где?
— В больнице, сэр.
— Что с ним?
— Острое заболевание крови. Слишком далеко зашло, спасти не могут.
— Да, от такого подыхать хреново. В какой больнице?
— В окружной, Северного Лондона.
— Государственная или частная?
— Государственная. С частными отделениями. Там целый этаж отведен под заболевания крови.
— Ему бы годик еще протянуть. Умирающим вечно годика не хватает… Этому небось тоже?
— Он ничего такого не говорил, сэр. Во всяком случае, я не слышал.
— А глотать еще может?
Я вспомнил вонь денатурата изо рта Жан-Пьера. Да, что-что, а глотать он еще мог.
— Мой совет: дайте дозу. Растворимый аспирин, это верняк, целую упаковку. Потом упаковку ему под подушку, и отпечатки пальцев стереть. Мобильник есть, Антон?
— Вот, Шкипер.
— Пусть позвонит, потом отдашь ребятам. Во время операции мобилы запрещены. Курить — тоже! — рявкнул он на все помещение. — Слышите, последняя, на хер, затяжка. Всё, потушили бычки!
— Мне нужно побыть одному, — сказал я Антону, как только Макси отошел.
— Всем нужно, ком, — согласился он, но с места не сдвинулся.
Я снял твидовый пиджак и закатал левый рукав рубашки, обнажив номер телефона больницы и добавочный в отделении Ханны, которые она записала прямо на коже вынутым из-за уха фломастером. Я набрал номер, и мелодичный ямайский голос пропел:
— Отделение тропических болезней.
— Здравствуй, Грейс, — бодро сказал я. — Я по поводу пациента по имени Жан-Пьер. Ханна, наверное, около него. Можно с ней поговорить?
— Сальво, ты? — Мое сердце забилось сильнее. — Это ведь ты, Сальво? Переводчик?
— Да-да, и я бы хотел поговорить с Ханной… — Я прижал трубку поплотнее к уху, чтоб Антон не подслушал лишнего. — Я по личному вопросу, и дело довольно срочное. Будь так любезна, позови ее к телефону. Просто скажи ей, что это… — чуть было не ляпнул “Сальво”, но в последний момент прикусил язык, — что это я, — произнес я, улыбнувшись Антону.
Грейс, в отличие от Ханны, передвигалась в поистине африканском темпе. То есть если что-либо и стоит делать, то делать это надо медленно.
— Ханна занята, Сальво, — жалобно выдала она наконец.
То есть как это — занята? С кем? Сейчас? Я испробовал на ней приказной тон Макси.
— Все равно, мне только на минутку, ладно? Грейс, это очень важно. Она сразу поймет, в чем дело. Если тебе не трудно, будь добра.
Снова театральная пауза, которую Антон терпеливо переждал со мной.
— У тебя все нормально, Сальво?