Бабушка, которая всю свою жизнь стряпала для десятка людей, а сама довольствовалась остатками, обедает в гостинице! Что это на нее нашло?
Вскоре отцу пришлось совершить деловую поездку в те края, где жила бабушка, и это позволило ему навестить ее.
Он застал ее, когда она собиралась уходить. Бабушка сняла шляпу и предложила ему стакан красного вина с печеньем.
Отец ничего необычного в ней не заметил: она была не то чтобы слишком весела, но и не чересчур молчалива. Спросила она и о нас, впрочем очень бегло. Ее главным образом интересовало, едят ли дети вишни. В этом она осталась верна себе. В комнате все, конечно, сверкало чистотой, и выглядела бабушка вполне здоровой.
Единственное, что говорило о ее новой жизни, — она отказалась сходить с отцом на кладбище, на могилу мужа.
— Ступай сам, — сказала она небрежно, — она в одиннадцатом ряду, третья слева. Мне сейчас некогда, я ухожу.
Печатник утверждал потом, что она, конечно, как всегда спешила к сапожнику. И очень сетовал на мать.
— Мне приходится со всей моей оравой ютиться в этой дыре, — говорил он, — да и работаю я всего пять часов, и плата нищенская, и меня опять замучила астма, а наш дом на главной улице стоит пустой.
Отец остановился в гостинице, но он ожидал, что мать хотя бы для виду предложит ему заехать к ней, да не тут-то было. А ведь когда-то, когда дома положительно ступить негде было, она огорчалась, если он не останавливался у них да еще тратился на гостиницу!
Видно было, что бабушка покончила счеты со старой жизнью в семье и на склоне лет решила зажить по-новому. Мой отец, охотник пошутить, нашел тогда, что «мамаша у нас в полной форме», и советовал дяде не мешать старухе жить по-своему.
Но как по-своему?
Вскоре нам сообщили очередную новость: бабушка в обычный, будний день — это был четверг — заказала брэгг и поехала за город. Брэгг — вместительный экипаж на высоких колесах, в нем достаточно места для целой семьи. Изредка, когда мы, внуки, приезжали к старикам, дедушка нанимал брэгг. Бабушка в таких случаях всегда оставалась дома. Сколько ее ни просили, она с пренебрежительным жестом отказывалась ехать с нами.
За прогулкой в брэгге последовала поездка в К. Это сравнительно большой город, в двух часах езды по железной дороге. Там устраивались бега, и моя бабушка поехала на бега.
Печатник совсем в панику ударился. Он хотел уже обратиться к врачу. Отец, читая его письмо, качал головой, но к врачу обратиться не позволил.
В город К. бабушка поехала не одна. Она взяла с собой молодую девушку, кухарку из той гостиницы, где она обедала через день, — по мнению печатника, совершенно полоумное создание.
Отныне эта «идиотка» стала играть в жизни бабушки не последнюю роль. Бабушка, видимо, не на шутку к ней привязалась. Она брала ее с собой в кино и к сапожнику, который, кстати, оказался социал-демократом, и вскоре распространился слух, что обе женщины часами просиживают у него на кухне за бутылкой красного вина и играют в карты.
«Недавно она купила «идиотке» шляпу с розами, — в отчаянии писал печатник. — А нашей Анне не в чем идти к конфирмации».
Письма дяди становились все более истеричными, в них только и говорилось, что о «беспутном поведении нашей дорогой матушки». Больше ничего нельзя было понять.
Остальное я узнал от отца.
Хозяин гостиницы и тот, подмигнув, шепнул ему:
— Ходят слухи, что госпожа Б. теперь развлекается.
На самом деле моя бабушка эти последние годы жила далеко не роскошно. Когда она не обедала в гостинице, она делала себе яичницу, выпивала чуточку кофе и съедала несколько своих любимых печений. Зато она позволяла себе покупать душевое красное вино и каждый раз, садясь за стол, выпивала маленький стаканчик. Квартиру она содержала в чистоте, и не только спальню и кухню, которыми пользовалась. Зато, не спросившись детей, она взяла под дом небольшую ссуду. Что она сделала с деньгами, никто так и не узнал. Возможно, она отдала эти деньги сапожнику. После ее смерти он переехал в другой город и, как поговаривали, открыл там мастерскую для пошивки обуви на заказ.
Если разобраться, бабушка прожила две жизни. Первую жизнь она прожила как дочь, жена и мать, а вторую — просто как госпожа Б., одинокий человек без каких-либо обязанностей, со скромными, но достаточными средствами. Первая ее жизнь продолжалась без малого семь десятков лет, вторая — всего несколько лет.
Потом отцу рассказывали, что за последние полгода своей жизни она позволяла себе такие чудачества, о каких нормальные люди понятия не имеют. Она могла, например, встать летом в три часа утра и пойти бродить по пустынным улицам, радуясь тому, что город в эти часы принадлежит ей одной. И все кругом утверждали, что, когда к ней однажды пришел священник, чтобы утешить старую женщину в ее одиночестве, она пригласила его в кино!
Бабушка отнюдь не была одинокой. У сапожника собирались, по-видимому, очень веселые люди, а чего они только не рассказывали! Там всегда стояла ее дежурная бутылка красного вина, и, покуда остальные о чем-нибудь толковали или посмеивались над почтенными и влиятельными лицами города, она выпивала свой стаканчик.
Красное вино было только для нее, но она частенько угощала общество и более крепкими напитками.
Умерла она неожиданно, осенним вечером, в своей спальне, и не в постели, а в кресле у окна. В этот вечер она пригласила «идиотку» с собой в кино. И в час ее смерти девушка была при ней.
Бабушке было семьдесят четыре года. Я видел ее фотографию на смертном одре — снимок был сделан для ее детей.
На нем видно крохотное личико со множеством морщинок и тонкогубым, но широким ртом. Много мелкого, но ничего мелочного. Она познала долгие годы рабства и короткие годы свободы и вкусила хлеб жизни до последней крошки.
ФИНСКИЙ ПОМЕЩИК
Один помещик хотел ночью перейти озеро по льду. Он знал, что где-то есть полынья, так он мужику, который его вел, велел идти двенадцать километров — впереди дорогу пробовать. Обещал ему за это лошадь подарить.
Вот они дошли до середины, и тут помещик говорит: «Если доведешь до берега и я не провалюсь, получишь теленка».
Потом показались огни деревни, и он сказал: «Ты уж постарайся — часы заработаешь».
Когда до берега оставалось шагов пятьдесят, он уже стал говорить о мешке картошки. А как добрались до места, дал он ему марку и говорит: «Долго же ты, брат, провозился!»
СОЛДАТ ИЗ ЛАСЬОТА
После первой мировой войны, во время народных гуляний по случаю спуска на воду нового корабля, в маленьком портовом городе Южной Франции Ла Сьота мы увидели на площади бронзовую статую французского солдата. Вокруг нее толпился народ. Мы подошли ближе и обнаружили, что это живой человек, который неподвижно стоит на каменном постаменте под жарким июльским солнцем. На нем желтовато-коричневая шинель, на голове стальной шлем, в руках винтовка со штыком, лицо и руки отливают бронзой. Он стоит смирно и глазом не моргнет.
К его ногам на постаменте прислонен кусок картона со следующим текстом:
ЧЕЛОВЕК-СТАТУЯ (Homme Statue)
Я, Шарль Луи Франшар, солдат энского полка, контуженный под Верденом, получил чудесную способность сохранять полную неподвижность, пребывая сколько угодно времени как бы статуей. Это мое искусство проверяли многие профессора, усмотревшие в нем необъяснимую болезнь. Подайте, пожалуйста, сколько можете безработному отцу семейства!
Мы бросили монету в тарелку, стоявшую рядом с плакатом, и пошли дальше, качая головой.
Вот он стоит, думали мы, вооруженный до зубов, неистребимый солдат многих тысячелетий. Стоит тот, кто делал историю, тот, кто помог совершиться всем великим деяниям Александра, Цезаря, Наполеона, о коих мы читаем в школьных учебниках. Это он стоит смирно и даже глазом не моргнет.