Он — лучник Кира и возничий боевой колесницы Камбиза [Кир и Камбиз — древнеперсидские цари, завоеватели, жившие в VI веке до н. э ], не окончательно погребенный под песками пустыни. Он — легионер Цезаря, он — вооруженный пикой всадник Чингисхана, он — швейцарец на службе Людовика Четырнадцатого и гренадер на службе Наполеона Первого. Он обладает способностью — не столь уж редкой — стоять, не дрогнув, когда на нем испытывают орудия уничтожения — все, какие только можно придумать. Он остается тверд как камень (если верить ему), когда его посылают на смерть. Его изрешетили пики всех веков — каменного, бронзового, железного; давили боевые колесницы времен Артаксеркса [Артаксеркс — имя трех персидских царей V—IV веков до н. э.] и времен генерала Людендорфа [Людендорф, Эрих (1865—1937) — немецкий генерал, военный идеолог германского империализма ]; топтали слоны Ганнибала и эскадроны Атиллы; рвали на части куски железа, извергаемые орудиями, которые совершенствовались из века в век, не говоря уже о камнях, выброшенных катапультами; пробивали ружейные пули, большие, с голубиное яйцо, и маленькие, как пчелы. И вот он стоит — неистребимый, покорный командам на всех языках и, как всегда, не ведающий, за что и почему. Он не становится хозяином завоеванных территорий, как каменщик не становится хозяином построенного им дома. Даже его оружие и обмундирование не принадлежат ему. Вот, он стоит, поливаемый смертельным дождем с самолетов, кипящей смолой с крепостных стен; под ногами у него мины и волчьи ямы, он дышит ипритом и чумой; он — одушевленное чучело для кавалерийских шашек, живая мишень. Против него — танки и газометы, впереди у него — враг, а позади — генерал!
Нет числа рукам, что ткали для него мундир, ковали латы, тачали сапоги! Нет счету богатствам, которые благодаря ему текли в чужие карманы! Каких только нет команд на всех языках мира, чтобы воодушевить его! Нет бога, который не благословил бы его! Его, изъеденного ужасной проказой терпения, пораженного неисцелимой болезнью бесчувственности!
Так что же это за контузия, которая вызвала такую болезнь, такую ужасную, чудовищную, заразную болезнь?
И мы спрашиваем себя: а может быть, она все-таки излечима?
УПРЯМЫЙ СЫН
Один парень из-под Выборга ничего у них не брал.
В восемнадцатом году он был у красных, а потом его за это посадили в лагерь в Таммерфорсе; он был совсем молодой парнишка, он там траву жрал с голоду — им ничего есть не давали.
Мать его навестила и кое-что принесла. Она пришла за восемьдесят километров. Она батрачила у помещиками помещица дала ей с собой рыбу и фунт масла. Она шла пешком, а когда какой-нибудь крестьянин подсаживал ее на телегу, она ехала часть дороги. Она говорила крестьянину: «Я иду в Таммерфорс навестить моего сына Ати. Он сидит в лагере для красных, а помещица, добрая душа, дала мне для него рыбу и фунт масла». Когда крестьянин слышал это, он говорил, чтобы она слезала, потому что у нее сын — красный, но, когда она проходила мимо женщин, которые стирали на речке, она опять рассказывала: «Я иду в Таммерфорс навестить моего сына в лагере для красных, а помещица, добрая душа, дала мне для него рыбу и фунт масла». И когда она пришла в лагерь в Таммерфорсе, она и коменданту сказала эти самые слова, и он засмеялся и позволил ей войти, хотя это вообще запрещалось.
Перед лагерем еще росла трава, но за колючей проволокой не было ни одной зеленой травинки, ни одного листика на деревьях, они там все съели…
Своего Ати она не видела два года, пока он был на гражданской войне, а потом в плену, и он был очень худой. Она говорит: «Ну, здравствуй, Ати, вот я принесла тебе рыбу и масло, помещица дала».
Ати поздоровался с ней, спросил насчет ее ревматизма и насчет некоторых соседей, но рыбу и масло он не хотел взять ни за что на свете; он очень разозлился и сказал: «Ты это выклянчила у помещицы.? Ну так можешь нести все это обратно, от них я ничего не возьму».
И она должна была снова завернуть свои подарки, а ее Ати был такой голодный, и она сказала: «Прощай» — и отправилась обратно снова пешком и, только когда ее подсаживали, ехала в телеге. Батраку, который ее подвез, она сказала: «Мой Ати в лагере для военнопленных, он не взял рыбу и масло, потому что я выклянчила их у помещицы, а от них он ничего не берет». Дорога была длинная, а она уже старая, и она по временам присаживалась у края дороги и откусывала немного рыбы и масла, потому что это все уже начало портиться и даже немного провоняло. Но женщинам у реки она теперь сказала: «Мой Ати в лагере для военнопленных. Он не захотел рыбы и масла, потому что я выклянчила их у помещицы, а он ничего у них не берет». Это она говорила всем, кого встречала, так что люди узнали про Ати по всему ее пути, а путь был — восемьдесят километров.
БРЕХТ ПЕРЕДАЕТ СЛОВО ГОСПОДИНУ КОЙНЕРУ, СКЛОННОМУ НЕ ТОЛЬКО ШУТИТЬ
ЕСЛИ БЫ АКУЛЫ БЫЛИ ЛЮДЬМИ
«Если бы акулы были людьми, — спросила господина К. маленькая девочка его хозяйки, — они бы тогда лучше относились к маленьким рыбкам?»
«Конечно, — сказал он. — Если бы акулы были людьми, они велели бы соорудить в море для маленьких рыбок огромные коробки, где было бы вдоволь всякого корма — растительного и животного. Они заботились бы о том, чтобы в этих коробках всегда была свежая вода, и вообще проводили бы всевозможные санитарно-гигиенические мероприятия. Например, если бы какая-нибудь рыбка повредила себе плавник, ей бы тотчас же сделали перевязку, чтобы она, преждевременно погибнув, не огорчила акул. Чтобы рыбки не грустили, время от времени устраивались бы большие водные праздники, потому что веселые рыбки вкуснее грустных. Разумеется, в больших коробках были бы и школы. В этих школах рыбки учились бы тому, как надо заплывать акуле в открытую пасть. Например, им понадобилась бы география, чтобы они умели находить больших акул, которые лениво дремлют где-нибудь на морском дне. Нечего и говорить, главной задачей было бы нравственное воспитание рыбок. Им пришлось бы усвоить, что нет ничего более великого и прекрасного для рыбки, чем радостное самопожертвование, и что всем им надо верить в своих акул, в особенности когда акулы обещают создать для них лучезарное будущее.
Рыбкам бы внушили, что это будущее настанет лишь в том случае, если они научатся повиновению. Рыбкам следовало бы остерегаться низменных наклонностей, всякого материализма, эгоизма и марксизма и немедленно сообщать акулам, если какая-нибудь из них проявит подобные наклонности. Если бы акулы были людьми, они, конечно, вели бы между собою войны с целью захвата чужих коробок и чужих рыбок. Войны они вели бы силами своих рыбок. Они внушали бы рыбкам, что между ними и рыбками других акул существует огромное различие. Рыбки, проповедовали бы они, немы, но молчат они на разных языках и поэтому совершенно не способны понять друг друга. Каждой рыбке, которая убкла бы на войне несколько вражеских рыбок — рыбок, молчащих на другом языке, — они давали бы маленький орден из морских водорослей и присваивали бы звание героя.
Если бы акулы были людьми, у них, без сомнения, существовало бы искусство. Создавались бы прекрасные картины, на которых самыми чудесными красками были бы написаны зубы акул, а акульи пасти изображались бы прямо как увеселительные парки, где так чудесно можно порезвиться.
Театры на дне морском показывали бы, как доблестные рыбки с воодушевлением плывут в акульи пасти, а музыка была бы так прекрасна, что рыбки, убаюканные самыми сладостными мечтами, в блаженном самозабвении с оркестром впереди сплошным потоком устремлялись бы прямо в пасть акулы. И без религии бы там не обошлось, если бы акулы были людьми. Они учили бы, что настоящая жизнь начнется для рыбок только во чреве акул. Кроме того, если бы акулы были людьми, то рыбки уже не были бы равны, как теперь. Некоторые из них получили бы административные должности и были бы поставлены над другими рыбками. Тем, что покрупнее, даже разрешалось бы поедать более мелких. Акулам это было бы только приятно, потому что им самим тогда доставались бы более жирные куски. Более крупные рыбки, занимающие государственные должности, следили бы за тем, чтобы рыбки не нарушали порядок, они становились бы учителями, офицерами, инженерами по строительству коробок и т. п. Словом, только тогда вообще была бы культура в море, если бы акулы были людьми».