Право, я живу в мрачные времена.
2
В города приходил я в годину смуты, Когда там царил голод. К людям приходил я в годину возмущений. И я восставал вместе с ними. Так проходили мои годы, Данные мне на земле.
Я ел в перерыве между боями. Я ложился спать посреди убийц. Я не благоговел перед любовью И не созерцал терпеливо природу. Так проходили мои годы, Данные мне на земле.
В мое время дороги вели в трясину. Моя речь выдавала меня палачу. Мне нужно было не так много. Но сильные мира сего Все же чувствовали бы себя увереннее без меня. Так проходили мои годы, Данные мне на земле.
Силы были ограничены, А цель — столь отдаленной. Она была ясно различима, хотя и вряд ли Досягаема для меня. Так проходили мои годы, Данные мне на земле.
3
О вы, которые выплывете из потока, Поглотившего нас, Помните, Говоря про слабости наши, И о тех мрачных временах, Которых вы избежали. Ведь мы шагали, меняя страны чаще, чем башмаки, Мы шли сквозь войну классов, и отчаянье нас душило, Когда мы видели только несправедливость И не видели возмущения.
А ведь при этом мы знали: Ненависть к подлости Тоже искажает черты. Гнев против несправедливости Тоже вызывает хрипоту. Увы, Мы, готовившие почву для всеобщей приветливости, Сами не могли быть приветливы. Но вы, когда наступит такое время, Что человек станет человеку другом, Подумайте о нас Снисходительно.
1938—1944
ТОПОЛЬ НА КАРЛСПЛАЦ
Тополь стоит на площади Разгромленного Берлина, Листвой зеленой приветствуя Людей, проходящих мимо.
Зимою сорок шестого Топливо вздорожало, Люди мерзли, и многих Деревьев старых не стало.
А дерево здесь, на площади, Вновь зеленью приодето. За то спасибо скажите, Что уцелело хоть это.
ЗАНАВЕСЫ
На Большом Занавесе пусть будет написан Воинственный голубь мира Моего брата Пикассо. Позади Натяните проволоку и повесьте Легкую раздвижную занавеску, Которая, ниспадая, волнами пены скрывает Работницу, распределяющую листовки, И отрекающегося Галилея. В зависимости от пьесы занавеска Может быть из грубого полотна, или шелка, Или из белой кожи, или из красной… Только пусть не будет она слишком темной, Потому что на ней должны читаться Проецируемые вами подписи, Которые служат заглавьем для сцен. Они ослабят напряжение зрителя И сообщат ему, чего ожидать… Пусть занавес мой, спускаясь от середины, Не закрывает мне сцены! Откинувшись в кресле, пусть зритель видит Все деловые приготовления, которые хитро Делаются для него: как спускают Жестяную луну и как вносят крышу, покрытую дранкой… Не показывайте ему слишком многого, Но кое-что покажите! Пусть он видит, Что вы не колдуете здесь, А работаете, друзья.
РАДОСТЬ НАЧАЛА
О радость начала! О раннее утро! Первая травка, когда ты, казалось, забыл, Что значит зеленое! Радость от первой страницы Книги, которой ты ждал, и восторг удивленья! Читай не спеша, слишком скоро Часть непрочтенная станет тонка! О первая пригоршня влаги На лицо, покрытое потом! Прохлада Свежей сорочки! О начало любви! И отведенный взгляд! О начало работы! Заправить горючим Остывший двигатель! Первый рывок рычага, И первый стрекот мотора! И первой затяжки Дым, наполняющий легкие! И рожденье твое, Новая мысль!
ОДНО НЕ ЧЕТА ДРУГОМУ
Тополь распускает Клейкие листочки, А у дуба только Набухают почки.
Тучка проплывает В небе торопливо, А другая тучка Тянется лениво.
Братик и сестренка Моют чашки чисто; Братик моет медленно, А сестренка — быстро.
Только наша кроха Все не моет чашку, — Все еще за столиком Доедает кашку.
СЛИВА
Что это там за деревцо — Поди узнай его в лицо! Оградочка вокруг — Не наступите вдруг!
Оно мало, и потому Стать больше хочется ему. Ему так мало лет, Ему так нужен свет!
Плодов не видно, и в лицо Как распознать нам деревцо? Что сливам быть на нем, По листьям узнаем.
ЗИМНИЙ РАЗГОВОР ЧЕРЕЗ ФОРТОЧКУ
1
Я — маленький воробей. Я гибну, дети, спасите. Я летом всегда подавал сигнал, Чтоб сторож ворон с огорода гнал. Пожалуйста, помогите.
Сюда, воробей, сюда!
Вот тебе, друг, еда.
Благодарим за работу!
2
Я — дятел. Пестрый такой. Я гибну, дети, спасите. Все лето я клювом стволы долбил, Тьму вредных букашек поистребил. Пожалуйста, помогите.
Сюда, наш дятел, сюда!
Вот тебе, друг, еда.
Благодарим за работу
3
Я — иволга. Иволга я. Я гибну, дети, спасите. Ведь это я в прошедшем году — Чуть сумерки — пела в ближнем саду. Пожалуйста, помогите.
Сюда, певунья, сюда!
Вот и тебе еда.
Благодарим за работу!
ПЕСНЯ О СЧАСТЬЕ
Корабль в пути, и труден путь. Дружи, моряк, с мечтой! Всплывет, всплывет за синью вод Твой город золотой!
В котлах давленье проверяй,
Курс вычисли точней.
И пусть волна порой грозна —
Управишься ты с ней!
Твоя исполнится мечта, Разлука не долга. Ты ждешь не зря: ведь все моря Имеют берега!
Да будут руки и сердца
В работе заодно.
За счастье — в бой! Само собой
Не явится оно.
Коль ты свободен, то и труд — Отрада и краса, Всех благ родник, и крылья книг, И ветер в паруса!
Твой труд зовет тебя вперед,
И мысль твоя в пути.
Верши дела, чтоб жизнь могла
На славу расцвести!
Ребенку малому нужны И молоко и хлеб. Трудись, отец, чтоб твой малец И вырос и окреп.
Ведь не расти ему нельзя!
Он звонким голоском
Того зовет, кто принесет
Бутылку с молоком.
И станет деревом росток, Из камня дом взрастят. Сначала дом и клен при нем, А после город-сад.
И коль на свет мы рождены,
Для счастья будем жить.
Клянемся, друг, в цветущий луг
Всю землю превратить!
1952
БРЕХТ РАССКАЗЫВАЕТ
ПЛАЩ ЕРЕТИКА
Джордано Бруно, уроженец Нолы, приговоренный в 1600 году римской инквизицией к сожжению на костре за ересь, повсеместно признан человеком великим не только в силу его дерзновенных, со временем обретших достоинство чистой правды гипотез о движении светил, но и в силу мужества, которое прозвучало в его словах, обращенных к судьям: «Произнося этот приговор, вы страшитесь больше, чем я, выслушивающий его». Если перечитать труды, принадлежащие перу Джордано Бруно, не забыв поинтересоваться и свидетельствами о публичных выступлениях ученого, ничто не помешает назвать этого человека подлинно великим. Однако существует легенда, способная, как это ни трудно, еще более возвысить его в глазах читателей.
Это — легенда о плаще.
Сначала припомним, как Джордано Бруно оказался в руках инквизиции.
Один венецианский патриций, некто Мочениго, нанял ученого в качестве преподавателя физики и искусства запоминания. Несколько месяцев хозяин обеспечивал гостя столом и кровом, получая за это условленные уроки. Но вместо представлений о черной магии, приобрести которые Мочениго втайне надеялся, он приобретал таковые только о физике. Поскольку физика была ему, собственно, ни к чему, он испытывал все большее недовольство и уже начинал раскаиваться в своих затратах на гостя.
Не раз он вполне серьезно увещевал ученого поделиться своими сулящими прибыль знаниями, которыми, такой знаменитый муж, конечно же, должен был обладать, и когда это не помогло, настрочил на него донос в инквизицию. Он писал, что этот испорченный и неблагодарный человек в его присутствии поносил Христа, а о монахах сказал, что они ослы, навязывающие свою глупость народу, и, кроме того, в противоположность Библии утверждал, будто существует не одно солнце, а целое множество, и т. д. и т. д. Поэтому он, Мочениго, запер его в своей мансарде и просит поскорей прислать за ним стражников.