4
Вечером за ужином собралась вся семья: Рамут, Радимира, Драгона, Минушь и Бенеда-младшая. Лада, как уже говорилось, жила своим домом и ужинала со своей семьёй, а её сёстры-холостячки пока пребывали под родительской крышей. Рамут заметила, что Драгона сегодня какая-то рассеянная, погружённая в свои мысли. Она всегда отличалась отменным аппетитом, но сейчас едва притрагивалась к еде. Рыбу с тушёной капустой она лишь вяло ковырнула, от творожной запеканки с сушёными ягодами и сметаной съела лишь небольшой кусочек да выпила чашку отвара тэи с густыми жирными сливками. Особенно было обидно за запеканку: вкусная получилась, душевная. Одушевлённый дом хорошо готовил, никто из семьи не жаловался; даже Радимира, не привыкшая жить в домах, построенных по навьему образцу, находила его очень удобным жильём. Умел он готовить и белогорские блюда, так что для каждого члена семьи находилась еда по вкусу.
— Что-то ты сегодня плоховато ешь, детка, — обратилась к дочери Рамут.
Та не сразу ответила, сверля неподвижным взглядом почти не тронутую запеканку на своей тарелке. Её сведённые густые чёрные брови и сжатые губы придавали её молодому лицу суровость, и сейчас она как никогда напоминала свою бабушку Севергу. Правда, у неё ещё не пролегли носогубные морщинки, которые у Рамут уже стали неизгладимыми — тоже чёрточка Северги.
— Драгона, — позвала Рамут.
Та встрепенулась, подняла глаза, смущённо улыбнулась.
— Прости, матушка... Ты что-то сказала?
— Какая-то ты сегодня задумчивая, — заметила Рамут мягко. — Что-нибудь случилось?
— Нет, нет, ничего. Ничего такого, из-за чего тебе стоило бы тревожиться, — ответила дочь.
Когда она улыбалась, её лицо становилось ясным и светлым, даже тяжеловатые брови не делали его угрюмым. Рамут любовалась ею с теплом в сердце. Дочь была очень привлекательна: глаза — небесно-голубые, с чёрными густыми ресницами, в них сиял яркий, пронзительный огонь. Белозубая улыбка её очень украшала. Крупноватая для женщины нижняя челюсть досталась ей от отца, но вкупе с небольшой ямочкой на подбородке даже эта черта не портила её. Умное, волевое, энергичное лицо, очень яркое и притягательное. Блестящие густые волосы цвета воронова крыла она носила в виде пышной, чуть волнистой копны длиною до середины шеи, причёсывая их на косой пробор таким образом, чтобы высокий чистый лоб оставался открытым. Может быть, она кому-то нравится? Или кто-нибудь нравится ей? Драгона была вся в работе, никогда не говорила о любовных отношениях. У неё были друзья, коллеги по врачебному делу, но кого-то особенного она не упоминала.
— А мне кажется, я знаю, что с сестрицей такое творится, — смешливо блестя глазами, заявила Бенеда.
Младшая дочь много взяла от родительницы-кошки: цвет глаз, черты лица, хотя и сходство с Рамут тоже просматривалось. Однако её волосы не были глубокого чёрного цвета, как у матери-навьи и бабушки, а получились тёмно-каштановыми. И челюсть тоже тяжеловата, но это от Радимиры ей досталось.
— И что же? — сдержанно спросила Рамут, но озорные огоньки глаз дочери выманивали улыбку наружу.
— По-моему, сестрица Драгона влюбилась, — хихикнула Бенеда.
Глаза Драгоны сразу полыхнули голубым огнём, рот поджался, лицо посуровело.
— С чего ты взяла? — резким тоном спросила она.
Бенеда продолжала сверкать лукаво-торжествующими искорками во взгляде.
— Да сегодня в зимградской больнице только и разговоров, что про кудесницу Светлану! — сообщила она, обращаясь не к сестре, а больше к Рамут, которая изначально и задавала вопрос. — Драгона её везде водила, всё показывала: «Тут у нас то, а вот здесь у нас сё...»
— И где здесь основания для выводов, к которым ты пришла? — Драгона, сверкая голубыми ледышками глаз, длинными сильными пальцами скомкала льняную вышитую салфетку.
Бенеда, хитро прищурившись и подперев кулаком подбородок, проговорила многозначительно:
— Да так... В воздухе витало.
В её глазах искрилось бесконечное лукавство и шаловливость. Казалось, Драгона сейчас швырнёт в неё салфетку, но она сдержалась и разжала руку, уронив комочек ткани на стол.
— Ты ведёшь себя, как несносный ребёнок, сестра, — только и сказала она. — А вроде бы взрослой считаешься... Тебе лишь бы сболтнуть какую-нибудь глупость!
— А коли глупость, чего ты так напряглась-то? — не унималась сестрица.
Драгона опять недобро поджала губы, а Рамут примирительно проговорила:
— Девочки, довольно. Независимо от того, правда это или нет, нехорошо выдавать чужие сердечные тайны во всеуслышание, Бенеда. В том, что касается чужих чувств, стоит проявлять бережность и сдержанность.
Бенеда лишь возвела глаза к потолку, изобразив на лице святую невинность. Драгона, поднявшись из-за стола, сказала:
— Благодарю, я уже сыта. Пожалуй, с вашего позволения, госпожи родительницы, я пойду отдыхать. — Она поклонилась Радимире и Рамут, а проходя за спиной у младшей сестры, слегка занесла руку словно бы для удара и тихо прошипела: — Зар-раза!..
Бенеда хихикнула, но под строгим взглядом Рамут напустила на себя чинный и чопорный вид, принимаясь за свою запеканку.
Ужин подошёл к концу. Рамут не стала лезть к Драгоне с расспросами — по крайней мере, сразу же после этого разговора, который, похоже, её сильно смутил, несмотря на все её отрицания. Другие дочери тоже ушли отдыхать, а Рамут с супругой остались посидеть у огня, наслаждаясь обществом друг друга.
— Спешу тебе доложить, ладушка: я, как и обещала, разобралась с этим происшествием с Серебрицей, — сказала женщина-кошка.
— Вот как, — приподняла бровь Рамут.
От её привычки к сдержанности её голос прозвучал негромко и безмятежно, как будто она уже потеряла интерес к этой истории, а отвечала лишь для поддержания беседы. От Драгоны она уже узнала, что зеленоглазая узница полностью поправилась и ей предстояло уплатить виру. Но дочь, погружённая в свои мысли, в подробности не вдавалась, рассказала лишь в двух словах. Радимира же, казалось, знала и собиралась сказать больше, судя по её многозначительному виду.