— Матушка, сиди, сиди, отдыхай, — отказывалась та. — Мне в радость для тебя трудиться! У тебя и так труда хватает в жизни.
— Золотце моё родное, ну ведь быстрее получится, если вдвоём, — улыбалась навья. — А это для меня не труд, а отдых, перемена деятельности.
— Ну хорошо, ещё водицы из Тиши принесёшь, когда попрошу, — согласилась Лада, улыбчиво сияя колдовскими очами, в которых отражалось золото садовой волшбы.
Она принялась высаживать молодые растеньица. В каждую ямку она сыпала золотую пыльцу волшбы, осторожно вынимала из горшочка с комком земли саженец и опускала в лунку. Из её пальцев, окутывая стебелёк, тянулись золотые ниточки.
— Ты расти, огурчик, крепкий и здоровый, радуй мою матушку урожаем, — приговаривала Лада.
Зачерпывая ковшиком воду из ведра, она поливала саженец щедро и обильно. Вода была тёплой, в ней тоже искрилось золото — растворённый свет Лалады. После полива Лада беззвучно шевелила губами, колдовала пальцами, а юное растение отвечало ей, покачивая листочками и выпуская гибкие и цепкие усики.
— Матушка, верёвочку мне отрежь, — попросила Лада.
Рамут отрезала от мотка кусок тонкой бечёвки такой длины, чтоб хватило для подвязки. В деревянном остове теплицы имелись крючки как раз для этой цели. А под потолком была уже натянута сетка с крупными ячейками, по которой огуречным плетям предстояло виться горизонтально, чтобы плоды свисали вниз и их было легко собирать.
Лада бережно накинула петельку на стебелёк, а свободный конец бечёвки отдала Рамут, чтоб та подвязала саженец к крючку. Навья, стараясь не слишком сильно натягивать бечёвку, дабы не повредить хрупкий росток, сделала узел.
— Ну, вот и хорошо, — кивнула Лада.
Так они сажали, пока не кончилась вода. Помня просьбу дочери, Рамут взяла вёдра и перенеслась на полянку, где покоилась в сосне Северга. Застывшее в вечном покое древесное лицо озаряли утренние лучи.
— Здравствуй, светлого тебе покоя, матушка, — шепнула Рамут. — Я водицы возьму.
Источник на полянке за прошедшие годы набрал силу, а людские руки воздвигли над ним каменный свод — домик для ключа. Рамут набирала воду ковшом и наполняла вёдра, время от времени бросая задумчивый взгляд на сосновый лик. А рядом росли две тихорощенские сосны, посаженные девами Лалады. Их Рамут с Радимирой приготовили для себя. По тихорощенским меркам это были пока совсем юные деревья: если охватить их стволы объятиями, кончики пальцев соединятся. Та, что поближе к матушке — для Рамут. А вторая — для супруги. Ждать им ещё долго — расти, крепнуть, набирать силу, чтобы в свой час принять в себя упокоение...
Всё это воспринималось просто, обыденно и совсем не печально, в порядке вещей. С матушкой Рамут разговаривала, как с живой, а о своей сосне думала просто как о доме, в который через много лет ей предстояло вселиться. Полянку наполнял тихорощенский светлый покой, пропитанный умиротворением, и тоскливым мыслям здесь было не место.
Рамут, шагнув в проход, вернулась с вёдрами к теплице. А когда ступила на молодую весеннюю травку своего сада, вёдра сами чуть не выскользнули из рук: на скамеечке около теплицы сидела навья-воин в чёрном плаще и доспехах, как у Северги. Опять Серебрица, а вернее, Гердрейд застала её врасплох... Хотя уже не так пронзительно и душераздирающе, как в первый раз.
— Здравствуй, госпожа Рамут, — сказала она, поднимаясь навстречу. — Вот, зашла увидеться с тобой и сказать, что поступаю на службу. Берут меня в пограничное войско Воронецкого княжества.
Проверка признания Серебрицы подтвердила правдивость её слов. В той деревушке, где жила спасённая ею девушка, её помнили по рассказам стариков. Жили там и потомки родичей той девочки, в их роду рассказ о женщине-оборотне с серебристыми волосами и зелёными глазами жил как семейное предание. Серебрицу выпустили из темницы, после чего она изъявила желание вступить в войско. В деле она себя уже показала, что такой силе и умению зря пропадать? А дёрганье зубов Серебрица поклялась навсегда бросить, оставив это дело настоящим врачам. Каждый должен заниматься тем, что он лучше всего умеет.
Они сидели в беседке и пили отвар тэи с печеньем и сыром. Постоянное тепло ещё не установилось, это только в парнике садовая волшба Лады создала прекрасные условия для огурцов — расти не хочу. Но сегодня солнышко пригревало хорошо, с весенней лаской, и всё вокруг будто улыбалось — ясно и спокойно. Лишь Серебрица в своём воинском облачении немного не вписывалась в эту умиротворённую картину, чёрным тревожащим пятном темнела на нём. Холодный блеск доспехов и серебро её косы оттеняли мрачную черноту её плаща. Латы сохранились превосходно, ничуть не потемнели и не заржавели: в Нави тоже работали умелые мастера. Состояло защитное снаряжение из чешуйчатой кольчуги с мощными щитками-наплечьями, щитков-наручей и высоких сапог, покрытых пластинками брони. Шлем в виде устрашающего звериного черепа гостья держала в руке. Изготовлены доспехи были явно на заказ, по мерке: Серебрица была не самой крупной представительницей народа навиев.
— Славная у тебя дочурка, — проговорила она, скосив взгляд через плечо. Там Лада заканчивала сажать огурцы.
— У неё есть супруга, — предостерегающе приподняв бровь, усмехнулась Рамут.
— Да я не в том смысле, — блеснула Серебрица клыкастой улыбкой, отправила в рот ломтик сыра и запила отваром. Добавила серьёзно: — Просто... милая очень. Сразу видно — дитя большой любви.
Это прозвучало грустновато-ласково. Снова сердца Рамут коснулась чуть печальная задумчивая нежность пристально-изумрудных глаз гостьи.
— Я рада, что ты наконец обрела своё место и занятие, — только и промолвила она.
Серебрица чуть усталым прищуром глядела в чистое небо поверх древесных крон. Почки только начинали раскрываться, и деревья отбрасывали совсем мало тени, поэтому в саду было много света и воздуха, как в чисто вымытой комнате, в которую ещё не внесли вещи.
— Думала я, думала... Больше ничего путного, кроме как снова на службу податься, не придумала, — проговорила Серебрица, сделав крошечный глоток отвара. — Светланке я уже не нужна, её теперь есть кому охранять... — Она усмехнулась, поставила чашку. — А больше я ничего толком не умею. Ратная служба — единственное ремесло, которым я владею. Вот только так уж вышло, что у меня нет в Яви дома, некуда на побывку возвращаться. Ты позволишь, если я в отпуск буду приезжать к тебе?