Будинка обвела взглядом вокруг себя. Сад был очень ухоженный — благодаря трудам Лады, конечно. Даже не углядишь, что можно исправить, тут и так всё хорошо, опытная хозяйка за ним следила. Но нашёлся-таки увядший цветок, и Будинка занесла над ним руку, желая, чтобы он воспрянул. Чудо! С её пальцев начала падать золотистая пыльца, и цветок поднял головку, его пожухшие лепестки расправились. Оказалось, у цветка был надломлен стебель, оттого он и повял. Стебель восстановился, и цветок ожил.
— Ой! — обрадовалась Будинка. — Получается!
С этого дня она стала уделять время возне в саду — хоть по чуть-чуть, но ежедневно, а Лада, которая приходила довольно часто, подсказывала и учила её всякий раз чему-то новому. Про шитьё Будинка тоже не забывала. И вот что удивительно: если в доме мужа, будучи нагруженной работой и обязанностями сверх всякой возможной меры, она свою домашнюю повинность ненавидела, то здесь, делая всё с охотой и интересом, даже усталости не чувствовала. И дети совсем не обременяли, росли здоровыми и спокойными.
А ещё у Будинки от ополаскивания волос водой из Тиши проплешина на голове зарастала с удивительной скоростью. За пару месяцев волосы на том участке достигли плеча, прочие тоже удлинились и стали ещё краше. После рождения детей немало их выпало, но теперь лезли новые. Будинка и в целом похорошела, от сытной еды щёчки немного округлились, появился румянец. Вот только кому её краса нужна? Об этом и думать не хотелось, как вспоминала мужа — вздрагивала, тошно становилось до жжения под ложечкой, до какого-то дикого ёканья внутри. Она не хотела ничего и никого. Ей бы деток вырастить да госпоже Рамут отплатить за её добро. Уж за неё Будинка была готова жизнь отдать! Если бы её спросили, она бы ответила, что выбирает служить хозяйке этого дома до скончания своего века. И никого преданнее, чем она, на свете сыскать было бы нельзя!
Однажды в середине последнего летнего месяца зарева Будинка собирала в саду яблоки, а её полугодовалые близнецы находились на огороженной заборчиком площадке под навесом. Они пытались ползать и возились с выточенными из дерева игрушками. Хоть и родились они в один день, но уже сейчас у них проявлялся разный нрав: Ку́дря — шебутной и весёлый, Барну́та — задумчивый и неторопливый.
Набрав очередную корзину румяных, душистых плодов, Будинка устремилась с нею в хозяйственную пристройку... И застыла, увидев рядом с детьми незнакомого светловолосого паренька. Он был невысок ростом — может, всего на полвершка выше самой Будинки, но голубой кафтан с красной вышивкой, подпоясанный алым кушаком, сидел на нём ловко, подчёркивая его крепкое, налитое упругой силой туловище. Обут он был в чёрные сапоги с кисточками на голенищах, его золотистые волосы лежали волнистой шапочкой с задорно вьющейся чёлкой, зачёсанной набок, а на висках и затылке были короткими. Паренёк «шагал» ногами деревянной куколки по перилам ограждения, а Кудря внимательно следил за игрушкой.
— Иду, гуляю, никого не замечаю, — приговаривал паренёк хрипловатым голосом, не очень похожим на мужской — скорее, как у подростка. — Иду, песни пою, под ноги не смотрю... И в ямку — бух! — С этими словами он уронил куколку с перил, а Кудря заливисто рассмеялся.
Его брат Барнута наблюдал за этим с недоумением: мол, что в этом смешного? А паренёк, уставившись на Будинку летне-васильковыми, нахально-ласковыми глазами, добавил:
— А это у нас, наверно, матушка пришла, яблочек принесла... Вот только зачем нам яблочки — зубов-то маловато, чтоб грызть. Разве только полюбоваться!
Паренёк, мягко ступая по траве стройными ногами, безо всякого стеснения взял из корзины одно яблоко и дал поиграть детям, а второе подкинул на ладони и надкусил сам. Его клыкастый, белый оскал впился в румяный яблочный бочок, и Будинка похолодела. Кончики ушей прятались под шапочкой волос, но и так было ясно, что перед ней — оборотень. Но не женщина-кошка: те были гораздо выше ростом, да и глаза другие, и лица. Красив был парень, но в красоте его гладкого безбородого лица было что-то хищное, опасное.
— Да ты не бойся, — усмехнулся он, прожевав. — Я с кудесницей Светланой в дружбе, с малых лет её знаю.
Имя Светланы будто окутало Будинку мягким теплом, прогоняя холодок испуга. А Кудря тем временем требовательно закричал, протягивая ручку к парню: мол, ты чего от меня отвернулся? Давай, развлекай меня! Паренёк обернулся и с клыкастой улыбкой снова принялся сыпать прибаутками:
— Как на холмике, на горке да стоит рябина го́рька... Под рябиной я сижу, на тебя, малец, гляжу. Это кто у нас такой, неженатый, холостой? А пойдём со мной плясать, красных девиц ублажать!
Похоже, он сочинял эти присказки-складушки на ходу — во всяком случае, Будинка ничего подобного раньше не слыхала.
— Как тебя звать? — решилась она наконец спросить странного гостя.
— Цветанкой, — ответил парень. И, видя недоумение и смущение Будинки, усмехнулся: — Да, не ношу я женской одёжи. Мне так больше нравится.
Всё-таки было в его, а вернее, в её васильковых очах что-то непостижимо притягательное, и Будинка ещё больше смутилась, сама не зная, почему. Привиделась вдруг ей летняя ночь, соловьиный посвист, вздох ветерка в рощице... И сама себя одёрнула: это ещё что? И откуда?
— Вижу, вы уже познакомились, — раздался вдруг голос Светланы. — Вот и славно!
Она, улыбаясь, шла к ним по дорожке между яблонями, и солнечные зайчики вспыхивали золотыми искрами на её одежде. На волшебнице был богато расшитый узорами летник с широкими рукавами — светло-серый с золотым шитьём, а голову покрывала белая накидка, схваченная через лоб очельем. Поравнявшись с ними, Светлана сказала:
— Будинка, Цветанку я давно знаю и люблю, не опасайся её. Она будет с нами жить, государыня Огнеслава дала разрешение.
От этой новости Будинка зависла в молчании. Странная гостья ворвалась в её привычную, уже наладившуюся было жизнь этаким несуразным васильковым вихрем, от которого непонятно, чего и ждать. Смутила, нарушила покой, озадачила. И очи какие бесстыжие, пристальные, с солнечными искорками в глубине и ласковым прищуром! Соловьи ещё эти... примерещились. К чему?