— Я так понимаю, ты согласна на лечение, — проговорила Рамут. — Хорошо, потерпи, сейчас поедем в больницу.
— С тобой — хоть на край света, дивная госпожа... Хоть на плаху, под топор палача...
Рамут хорошо умела владеть собой, но сейчас ей с трудом удавалось скрывать смущение. Очень давно ею не восхищались столь напористо и неприкрыто, так нахально. Это было странное, нелепое и очень смущающее душу сочетание: слабость голоса раненой узницы и откровенное вожделение в её затуманенном болью взгляде. Однако, какая воля к жизни! Сама едва ли не при смерти, но при этом ещё умудряется подкатывать... Экая нахалка! Но, однозначно, живучая. Это давало Рамут уверенность в хорошем исходе грядущей операции.
— Как твоё имя? — спросила она.
— В этом мире Серебрицей кличут, — ответила узница.
Одной рукой она зажимала рану, а другую Рамут внезапно почувствовала — горячую и неожиданно сильную для её болезненного состояния. Стиснув запястье Рамут, она прижалась к её пальцам своими сухими и такими же горячими губами.
— А вот это уже наглость! — нахмурилась Рамут, напуская на себя суровость и высвобождая руку. — Ещё не хватало...
— Не сердись, госпожа, — с тихим, хриплым смешком ответила Серебрица. — На меня уже один твой вид целительно действует...
И тут же сморщилась: смех, затронув мышцы пронзённого мечом живота, причинил ей боль. Но Серебрица не застонала, только оскалила стиснутые волчьи клыки.
— Тихонько, тихонько, — проговорила Рамут озабоченно. — Лежи спокойно, а главное — молча. Язык у тебя, голубушка, как помело... Много лишнего болтает.
— Прости, госпожа, — сквозь зубы простонала Серебрица.
Боль, по-видимому, доконала её, и она закрыла глаза. Узница продолжала терять кровь, операция требовалась незамедлительно, а этот страж со своим начальством где-то застрял, будь он неладен! Рамут, чтобы хоть как-то уменьшить кровотечение и довезти раненую до больницы, прицельно заживила крупные повреждённые сосуды камнем, но рану пока оставила открытой. Ожидание раздражающе затягивалось, она была уже готова увезти раненую без спроса, но это не потребовалось. С явившимся начальником даже особо спорить не пришлось, тот сам увидел, что дело плохо, и отпустил узницу на лечение, распорядившись выдать для её доставки в больницу повозку с лошадьми. Рамут указала на необходимость снять с Серебрицы белогорские кандалы, поскольку те отнимали у неё силы и могли мешать выздоровлению. Начальник немного покочевряжился, упираясь — мол, опасно, узница может сбежать, но под нажимом сразу трёх врачей сдался и позвал женщину-кошку, которая их надевала. Та пальцами разомкнула волшбу, и браслеты соскользнули с рук Серебрицы.
— Я вынужден отправить её под стражей из трёх женщин-кошек, — сказал начальник. — Во избежание побега.
— Да хоть десятерых отправляйте, — раздражённо ответила Рамут. Она уже была вся мыслями в предстоящей операции, продумывая её ход.
— От моей прекрасной спасительницы я и сама никуда не денусь, — вновь подала слабый от боли и кровопотери голос Серебрица.
— Да замолкни же ты, во имя священной пятки Махруд! — воскликнула Рамут, снова неосознанно перейдя на навий язык.
— Повинуюсь, госпожа, — на том же языке отозвалась узница.
Драгона и Минушь беззвучно посмеивались. Этой зеленоглазой нахалке всё-таки удалось вогнать их матушку в краску.
Серебрицу довольно бережно вынесли на носилках из темницы и опустили на мягкое соломенное ложе. Рамут с дочерьми уселись около больной, и телега тронулась. Одна женщина-кошка правила лошадьми, а две конные стражницы ехали следом. Кошачий конвой был вооружен до зубов белогорскими клинками — какой уж там побег. Впрочем, узнице было сейчас не до мыслей о свободе: выжить бы. А тут ещё и погода испортилась — пошёл дождь со снегом. Раненая Серебрица лежала в одной рубашке, и Рамут укрыла её своим кафтаном, сама оставшись в рубашке и жилетке. Плащ она в спешке не надела.
— Моя ж ты милая спасительница, — прохрипела узница. — Не надо... Надень, надень свой кафтанчик... Промокнешь же, озябнешь, прекрасная госпожа...
Предусмотрительная Драгона была в плаще. Она сняла его и накинула на плечи Рамут. Чёрная ткань её кафтана тут же начала покрываться мокрыми пятнышками.
— Благодарю, дорогая, — пробормотала Рамут. — Но, право, не стоит... Ехать тут недалеко.
Уже через десять минут телега остановилась у крыльца больницы. Серебрицу снова переложили на носилки и внесли внутрь. А Рамут суровым, командным голосом уже отдавала распоряжения:
— Большая кровопотеря! Готовьте снаряжение для забора и переливания крови!
В отличие от людей, кровь от одного навия к другому могла быть перелита без вреда для его здоровья и жизни. Исследуя особенности строения человеческого тела, Рамут обнаружила, что не от всякого человека кровь была пригодна для переливания кому угодно. Углубившись в этот вопрос, она открыла группы крови у людей.
Тонкие и гибкие гофрированные трубочки, по которым текла переливаемая кровь, были изготовлены белогорскими мастерицами из стали. Сама Рамут, Драгона с Минушью и ещё несколько врачей-навиев отдали из своих жил по стеклянной баночке живительной красной жидкости; игла вонзилась в руку Серебрицы, и по её жилам заструилась новая кровь.
Рамут с дочерьми работали быстро и слаженно. Очистка брюшной полости была проведена в кратчайшее время, но при этом тщательно и качественно. Рамут заживила кишки целительным камнем, потом последовательно, слой за слоем, восстановила целостность всех остальных тканей. Когда кожа на животе Серебрицы сомкнулась и зажила без единого шрама, операционная сестра осторожно промокнула салфеткой вспотевший лоб Рамут. Никогда ещё они так быстро не работали. Кажется, успели...
Склонившись над изголовьем Серебрицы, Рамут сказала:
— Выход из обезболивания! На счёт «три» все телесные ощущения возвращаются, ты чувствуешь своё тело полностью. Один, два, три!