— Девочки? — Внизу лестницы появилась мать. — Девочки, вы что, ссоритесь?
Девочки застыли и невольно переглянулись — скорее как заговорщики, чем противники. Если ссоры не было, ни у кого из них не будет проблем. С другой стороны, если одна из них начнет оправдываться, второй придется оправдываться еще сильнее и громче. Кто больше потеряет от потока обвинений?
Трисс только что была на грани того, чтобы позвать родителей, передать им слова Пен и рассказать о недозволенном звонке. Но сейчас мужество оставило ее. Несмотря на ярость, в глубине души она чувствовала страх и подозрение, что Пен действительно знает о ней что-то ужасное, что-то, чего не стоит знать родителям.
— Нет, — мрачно ответила Пен, — мы не ссоримся. Я просто… говорила Трисс кое-что, что ей надо сделать. Громко.
— Правда? — Мать подняла брови.
— Да. Видишь ли… — Взгляд Пен украдкой скользнул по лицу Трисс. — Трисс принесла мне обед, и я сказала ей, что не голодна. А она… да, так что я попросила ее съесть мою еду. И она съела.
Мать вопросительно посмотрела на Трисс. Рот Трисс пересох. Пен могла обвинить ее в краже обеда. Но без всякой очевидной причины сестра сняла ее с крючка. Чувствуя себя так, будто ей в глаз ткнули оливковую ветвь,[4] Трисс медленно кивнула, подтверждая слова Пен.
— О Трисс! — В словах ее матери прозвучало беспокойство.
— Понимаешь, она все время голодна, — продолжила Пен, хмуро глядя на свои поцарапанные туфли. — На самом деле голодна. Я говорю это, потому что она должна была сама тебе сказать, вдруг это значит, что она еще больна. Но она просто не хотела тебя беспокоить.
— Трисс! Милая! — Мать опустилась перед ней на колени и крепко обняла ее. — Тебе следовало мне сказать! Ты всегда можешь говорить мне обо всем, что тебя беспокоит, бедный лягушонок!
— Мама, — тихо-тихо спросила Пен, — с Трисс все будет хорошо? — Она наморщила лоб и слегка скривила рот с таким видом, словно она совсем малышка, боящаяся темноты. — Она все еще больна? Я так сильно испугалась вчера вечером… Когда увидела ее в саду… Она так странно себя вела.
Кровь Трисс застыла в жилах. «Маленькая гадюка! Вчера ночью она видела меня под яблоней. Должно быть, смотрела в окно». Мать снова посмотрела на Трисс, но в ее взгляде не было ни обвинения, ни подозрения, только намек на растерянную улыбку.
— В саду?
— Понятия не имею, о чем она говорит. — Трисс удивилась, как ей удалось произнести эти слова таким ровным убедительным голосом с легкой ноткой удивления.
— Да, это самое страшное, — пробормотала Пен. Она протянула руку и провела пальцем по складке материнской юбки, словно в поисках утешения. — Я и правда сомневаюсь, что Трисс что-то помнит. Но я ее видела, и она долго ползала в грязи среди гнилых яблок. Наверняка ее ночная рубашка испачкалась…
— Трисс, дорогая… — Голос матери был очень мягким, и с упавшим сердцем Трисс поняла, о чем ее сейчас попросят. — Ты не могла бы принести свою ночную рубашку? Будь умницей.
Вернувшись в комнату, Трисс попыталась ногтями отскрести грязь и пятна травы, но безуспешно. Другой ночнушки у нее не было. Ее шея и лицо горели, когда она принесла испачканную скомканную тряпку матери, та развернула ее и начала молча рассматривать. На краткий миг Трисс поймала тяжелый, оценивающий взгляд Пен. Весь разговор был ловушкой. Трисс могла только беспомощно наблюдать, как перед ней разверзается яма.
— Пен звонила по телефону отца. — Слова падали изо рта Трисс, как камни, холодные и горькие на вкус.
— Нет! — На лице Пен изобразилось чистосердечное непонимание, такое правдоподобное, что Трисс почти ей поверила. — Мама, почему Трисс так говорит?
— Она лжет! — запротестовала Трисс. — Она вечно лжет! — Однако в первый раз она увидела, как качели настроения ее матери поколебались и угрожающе наклонились в другую сторону.
— Нет! — Пен чуть не плакала. — Трисс действительно сказала, что ей послышались голоса в кабинете, когда она поднялась сюда, и что звуки были такие, словно кто-то говорит по телефону, но тут никого не было! Никаких голосов! Мама, она меня пугает!
— Девочки, ждите здесь.
Мать быстрым шагом ушла к лестнице и через несколько секунд вернулась с отцом, одарившим их короткой рассеянной улыбкой, не затронувшей глаза. Он вошел в кабинет, и Трисс услышала, как он громко говорит с телефонным оператором, интересуясь, совершались ли в этот день звонки.
Вернувшись, он присел перед Трисс, вздохнул и посмотрел ей в глаза:
— Подумай хорошенько, Трисс. Когда тебе показалось, что Пен звонит по телефону?