– Как его звали… на самом деле? – тихо спросила Алина, напрягшись. – Брат сказал, что его звали Годин. По маме брат. Но ведь он соврал?
– Передслав. Так его звали, – Станислав вздохнул. – И… и ты сильно похожа на него. Эти глаза… эти ресницы… подбородок. Пальцы тонкие. Нос у тебя, кажется, от матери.
Мы какое-то время молчали. И Роман за забором молчал. Я отсюда не видел его лицо, в щель видел только его глаз, внимательно смотревший на нас, да и то отчасти лишь. И не мог понять, рад ли Роман, что его род пополнился на ещё одного человека, ещё одного родственника, оказавшегося живым? Или не рад? Но он молчал. И я молчал, что заметил его.
– Но как ты… догадался? – тихо спросила Алина немного погодя.
– Когда он сказал, что тот мастер делал флейты. Что он с королём Черноречья расплатился флейтой, последним своим творением. Я вдруг вспомнил тебя и твои глаза. Я вдруг осознал, что мой брат был на тебя похож. Тем более, что ту флейту дед Вячеслава добыл в Светополье. Мой брат в битве со светопольцами исчез. И эту флейту… если бы он выжил, он бы мог её сделать.
– Это было, – сказал Роман из-за забора. – Он заплатил флейтой за наш покой, когда в столицу прорвались чернореченцы. Мать им попалась. Случайно. Передслав на её крики выскочил, не стал отсиживаться. Дерзко обмен с флейтой предложил. Быстро. Его не успели схватить.
– Ты знал?! – взвилась Алина. – Даже не сказал, что я родилась в столице!
– А зачем было говорить? – обойдя забор, Роман из-за калитки вышел. Прислонился к забору передо мной и нежданно объявившимся родственником. – Тем более, что мастеров флейт не так уж много. А он, судя по тому, как тот гад оживился, увидев его флейту, был из толковых мастеров. Зачем мне было кому-то говорить о том? Что я видел, как он эту флейту вырезал? Чтобы его и мою мать схватили?! – шумно выдохнул, руки на груди скрестил. – Если бы его поймали – я бы не возражал. Но ведь мать мою могли сжечь живьём за то, что она с ним спала. С врагом!
Мрачно обернулся вдруг. Но пока на улице было пусто. Все, видимо, хорошо нажрались и напились на свадьбе у нас. Или расползлись по делам дома или в иных частях города.
– Спасибо… что ты её берег, – неожиданно сказал Станислав, посмотрев Роману в глаза.
Тот отвернулся и проворчал:
– Я берёг свою сестру. Чего уж не скажешь про тебя.
Мы молчали долго. Уже дети какие-то показались на улице. Бежали бодро за сорвавшейся с верёвки дворнягой. И приостановились, заметив нас. Меня сколько-то уже в городе знали. И что Алина – моя невеста – запомнили. А тут она стояла, обнимая чужого мужика. И даже при мне. Непорядок. Тем более, что она не смущалась.
Дети, разумеется, так бы и смотрели. Но тут собака метнулась обратно, с ног сшибив какого-то коренастого полноватого немного мальчика. Тот матом её покрыл. Как взрослый. И, плюясь, вскочил. А она побежала обратно. Вовремя отвлекла! Или… то мир чудит?
– Пойдёмте, что ли, в дом? – предложил я.
– И отстань уже от него! – Роман проворчал. – Что люди подумают о тебе?
– Так я и скажу: он – мой дядя. И я сегодня лишь это поняла, – бодро ответила девушка.
Кажется, она уже приняла его в своё сердце. Сердце Алины вмещало многих. Сердце бездонное как океан. Как небо, обнимавшее землю.
– Не надо! – проворчал Станислав и сумел-таки вырваться, сердито к ней повернулся, растерянной. – Я того не стою!
Но Алина опять шагнула к нему. И снова его обняла. Щекою прижавшись к его груди.
И суровый воин неожиданно расплакался. И, плача, прижал её левой рукою к себе, а правой – гладил её волосы.
– Прости, что я бросил тебя тогда!
– Ничего, – мягко отстранившись, Алина посмотрела на него и улыбнулась ему, – ты же не знал, – всхлипнула. – А люди не щадят своих врагов, – слёзы потекли по её щекам. – Не удивительно, что ты бросил меня там.
– Вот все люди как люди! А она… такая! – сердито взмахнул рукою Роман – и обратно к дому пошёл.
Не принял он Станислава как родственника. Но ругаться более на неё не стал. То ли смирился, что Алина очень упрямая. То ли… всё же… это был знак, что когда-нибудь Роман мог бы его принять? И говорил сейчас о том?
Но, впрочем, новодалец смотрел сейчас лишь на неё. Странный был у него взгляд. Глаза, в которых блестели слёзы. Это когда неясно, ты рад или всё же тебе очень больно?.. Потому что он сам не мог себя простить. Но, впрочем, она могла.