— …! Настоящий! — с невыразимым огорчением выругался мистралиец, который, видимо, как раз добрался до вожделенного доказательства.
— А ты надеялся, что все-таки фальшивый? — всхлипнула Ха Танг, так и не поднимая головы от подушки. — Так тебе хотелось самолично врага короны разоблачить и еще разок прославиться? Гад, подлец, зараза, сволочь такая! Убери от меня руки!
— Тише. — Гад и не подумал убирать руки, а, напротив, настойчиво, чуть ли не насильно перевернул несостоявшуюся жертву лицом вверх и опять обхватил за шею, только на этот раз мягко, осторожно. — Я только посмотрю… Нет, следов не осталось, хвала небу. Ну не плачь, пожалуйста, мне самому неприятно… Выставил себя идиотом, еще и тебя напугал. Успокойся, все нормально, я никому не скажу. Тебя король приставил за Ольгой присматривать?
— Тебе «все нормально», а со мной теперь Флавиус знаешь что сделает!
— Ничего он тебе не сделает. Откуда он узнает?
— А ты королю не скажешь?
— Не скажу, — покаянно пообещал мистралиец, прижимая к груди рыдающую девушку. — Честное слово, ни королю, ни Флавиусу, никому, только… Есть кто-нибудь, кроме них, кто знает о тебе?
— Жак. А зачем?
— Для контроля. Вот завтра я схожу к Жаку и попрошу, чтобы он точно подтвердил все, что ты сказала. А больше никто не узнает.
— Он же трепло! Он же сразу все королю доложит!
— Не сдал же он тебя до сих пор. И теперь не сдаст, если ему объяснить, чем это тебе грозит. Не плачь. Все будет хорошо. Я даже Ольге ничего не скажу. Слово чести.
Ха Танг уткнулась лицом в его плечо и разревелась еще горше.
ГЛАВА 3
Фрекен Бок сидела на стуле и плакала, а Карлсон стоял в сторонке, и вид у него был смущенный. Никто ничего не говорил, все чувствовали себя несчастными.
— Ольга как всегда опаздывает, — недовольно заметил Шеллар III, обратив взор на часы. — А из-за нее задерживаются и Кантор с Мафеем. Или опять проспала, или, как обычно, с утра обнаружила на платье пятно, которого не заметила вчера, и теперь в спешном порядке гладит другой наряд…
— Да ладно вам, — хихикнул верный шут. — Гораздо хуже, если она только что обнаружила, в какой компании ей предстоит отправляться, и заартачилась. Или это обнаружил ее маэстро и опять начал выяснять, а любит ли она его, и насколько сильно, и кого она любит больше — его или Кантора.
— Поражаюсь, — так же недовольно поморщился король. — Вроде умная девушка, как она умудрилась связаться с этим бестолковым ничтожеством? Мало того, что он врет через слово, так еще и глуп, как гоблин.
— Да ладно вам, это на вас Кантор плохо влияет. Если Артуро ухитрился всех вокруг успешно надурить, значит, он не настолько глуп. Не появись Кантор со своими воспоминаниями, никто бы так и не узнал…
— Не преувеличивай. Если бы не вмешался Кантор, вся эта идиллия продолжилась бы ровно до того момента, когда Ольгиной личной жизнью заинтересовался бы я. И если я говорю, что человек глуп, это так и есть.
— Но почему? Что он такого глупого сделал?
— Врет он бездарно, вот почему. На первый взгляд вроде складно, но, помилуй, Жак, каким же болваном нужно быть, чтобы лгать о вещах, легко проверяемых? Ладно, украл он у товарища авторство довольно известного произведения и уверяет теперь, что его оклеветали из зависти. Это я еще понимаю, дело темное, и проверить факты уже невозможно, только слово против слова. Ладно, романтическая история с превращением — тоже проверке поддается с трудом, какой же маг признается. Но общеизвестные факты о покойном родителе выдавать за происки врагов — это уже глупость редкая. Прикидываться разведенным, зная, что с него могут потребовать документ, тоже довольно бестолково. А уж рассказывать всякую ерунду о Канторе людям, которые его отлично знают, Ольге в том числе, — это уж совсем не поддается логике… Нет, ну это безобразие, где же Ольга и Кантор, в конце концов?
— Может, это не Ольга, а Кантор не успел собраться? Он сегодня с утра ко мне забегал…
— А что ему от тебя понадобилось с утра?
— Ой, это хохма еще та. Хотите, расскажу, только поклянитесь, что господину Флавиусу не скажете.
— Погоди, если это каким-то образом касается…
— Нет-нет, интересов короны и всякой прочей государственной безопасности это никак не касается. Давайте клянитесь. А то с меня тоже слово взяли, что не разболтаю…
— Я и вижу… — Шеллар не удержался от смеха. — Неужели Кантор не знает цены твоему честному слову?
— Ну тут дело только в том, чтобы господин Флавиус не узнал…
— Хорошо, честное слово — он не узнает. Что случилось?
— Сегодня раненько-раненько, когда нормальные люди еще спят, только всякие короли шибко трудолюбивые уже занялись государственными делами, вваливается ко мне Кантор, весь на стреме и в некотором охренении. Полчаса требует клясться всем, что видит, в моем несокрушимом молчании и вечном хранении его страшной тайны, после чего выдает такой вопрос: правда ли, что бухгалтер Зинь есть на самом деле агент короны, и правда ли она Ольге только добра желает?
— Вот тут мы прокололись… — мигом сообразил король. — Кантор ее раскусил? Проклятье, надо было его заранее предупредить! Он же эмпат и видеть тоже умеет… Но откуда так точно? Она что, ему призналась?
— Я бы тоже признался, если бы меня так придушили и пригрозили убить на месте.
— Он решил, что Ха Танг работает на каких-нибудь врагов? — так же быстро сообразил Шеллар. — В таком случае она правильно сделала. Убил бы без колебаний. Или начал бы выяснять примитивными грязными методами. А с чего такая секретность?
— Да Ха Танг теперь боится, что ее отзовут, накажут, выгонят и тому подобные страсти. А ей тут так нравится, так все хорошо, такой коллектив приятный, жалко будет расставаться… Вот Кантор ей и пообещал в утешение… Не забудьте, ваше величество, вы поклялись!
— Действительно, смешно слушать. Да ее давно пора было отозвать, и не за то, что перед Кантором раскололась, а за то, что этого идиота Сан-Барреду прошляпила.
— Так это ж еще не все, ваше величество! Главная хохма еще впереди! Успокоил я товарища Кантора насчет агента Ха Танг, все вроде хорошо, а тут он возьми и спроси: а чего, дескать, она так шугается именно господина Флавиуса? Он что, напрямую с ней работает мимо прочих средних начальников? Я и сказал ему сдуру правду… Ваше величество, надо было видеть эту рожу! Я рыдал, я впервые за последние шесть лет пожалел, что под рукой нет камеры! Наш грозный кабальеро сделался серым с прозеленью и потерял дар речи, и челюсть его грянула о пол, подобно сорвавшейся вагонетке, а глаза вылезли за линию бровей…
— Жак, ты что, читал на ночь мемуары Рутгера Шварца Одиннадцатого? — нетерпеливо перебил король. — Откуда такой слог? Хотя да, взглянуть на лицо Кантора в тот момент и я бы не отказался…
— Вот не перебивайте, ваше величество! Это же еще не все! Вы же еще не все знаете! Я, хоть и начал сползать помаленьку под стол, все же догадался спросить: а из-за чего, собственно, такое интенсивное удивление? И что, вы думаете, он мне ответил? Только, чур, никому, он меня убить обещал, если вам скажу…
— Я и вижу, как ты испугался, — уже с откровенной насмешкой отметил Шеллар. — Ладно, обещаю.
— Подобрал товарищ Кантор с полу свою челюсть и говорит: «Я тут глупость такую сотворил… Не знаю, как и сказать… В общем, я с ней… того… переспал…» Дальше я уже из-под стола слушал, потому что сполз нечаянно. А Кантор почему-то обиделся. Ему с какой-то радости показалось, что это не смешно.
Король подавил очередной смешок и опять посмотрел на часы.
— Я понимаю, что так обеспокоило Кантора, но неужели у него не хватило ума сообразить, что в семье Шэ целомудрие не входит в список необходимых добродетелей и что господину Флавиусу уж лет пять как неинтересно, с кем спит его сестра? Или ты, как обычно, преувеличил все, чтобы смешнее выглядело?
— Ну… может, самую малость. Но это правда надо было видеть! Я еще полчаса после его ухода смеялся и не мог успокоиться.
— Тебе бы только посмеяться. А бедный Кантор, наверное, представляет себе кошмарные сцены с ритуальными ножами и повешением на воротах…