Радость Каролины омрачилась внезапной мыслью о том, что, возможно, сейчас ее возлюбленный лежит в постели донны Химены.
— И когда вы это ему предложили?
— Когда дон Диего разыскал меня, чтобы расплатиться за туфли, которые я вам купил.
Каролина внезапно припомнила, как Келлз с циничной усмешкой заявил: «Ты нашла себе обожателя в лице дона Рамона дель Мундо».
— Мне пора возвращаться, — сказала Каролина. — Но я не могу встать, вы придавили коленом мою юбку.
Рамон убрал ногу.
— Но почему? Зачем нам возвращаться. — Он провел рукой по ее груди, лаская соски. — Почему мы не можем остаться здесь до рассвета?
Каролина отстранила его руку.
— Я не хочу, чтобы всю Гавану подняли на розыски!
Каролина вскочила бы, но он удержал ее.
— Итак, вы возвращаетесь к своей жизни и мне предлагаете сделать то же самое, будто ничего не случилось?
— Да!
Она вновь попыталась подняться.
— Но, Каролина, любимая, кое-что все же случилось! Я тебя полюбил, и я не хочу, чтобы ты вычеркивала меня из своей жизни!
О, она должна была предвидеть, что все случится именно так. Каролина старалась говорить спокойно, но голос ее дрожал от волнения:
— Ты меня опозоришь!
Губы Рамона скривились в усмешке.
— Ты боишься скандала? Женщина, привезенная с Нью-Провиденс, едва не проданная на невольничьем рынке, женщина, которую губернатор как приз вручил дону Диего для забавы, боится публичного скандала?
Каролина вспыхнула.
— Я была леди, когда принимала вас у себя в Порт-Рояле. С тех пор я не стала другой!
Рамон засмеялся.
— Какая ты красивая! — пробормотал он. — Даже в темноте я вижу, как сверкают твои глаза.
— Я ухожу! — воскликнула Каролина.
— Ты хочешь, чтобы я женился на тебе? — спросил он шепотом.
— Рамон! — в испуге воскликнула Каролина. — Ты же сам говорил, что я до сих пор считаю себя женой другого!
— Да, я так сказал. — Голос его был печален.
Рамон отпустил ее, рука его бессильно упала на траву.
— Чего ты хочешь от меня, любимая? — проговорил он. — Скажи — и я исполню твое желание.
— Я хочу… О, Рамон, я хочу… — Слезы заструились по ее щекам.
Ни слова не говоря, Каролина вскочила в седло и, натянув поводья, поскакала к городу. Нагнав ее, дон Рамон склонился к ее уху и сказал:
— Каролина, погоди. Прости меня. Обещаю, что не дам тебе повода для беспокойства.
Ночной ветер осушил ее слезы. Она придержала кобылицу, и та пошла шагом. Каролина чувствовала себя виноватой в том, что сама бросилась в объятия Рамона, а потом отвергла его. Вероятно, ему было чертовски обидно!
— Так, значит, ты решила отдать свое сердце дону Диего.
— Я… я не знаю, — пробормотала Каролина.
На самом же деле она прекрасно знала, что давным-давно отдала свое сердце Келлзу — и не важно, какое имя он носил сейчас.
Но если дон Рамон узнает, что дон Диего и Келлз — одно и то же лицо… Ледяные мурашки пробежали у нее по спине. Какая бы глупость, какие бы отчаянные обстоятельства ни подвигли ее на то, что произошло этой ночью, Келлз не должен пострадать!
Дон Рамон уже не смотрел на нее. Взор его был устремлен вдаль. Он был гордым человеком и тяжело переживал ее отказ. Но он хотел завоевать любовь Каролины и знал: если пойдет напролом, склоняя ее к близости силой, то может лишиться последней надежды. Упустить ее сейчас, когда он уже почти завладел ею, — это, конечно, тяжело и больно, но в нем еще теплилась надежда, что она передумает. В конце концов, Каролина была всего лишь женщиной, а женщины, как известно, непостоянны.
— Дон Рамон, я была к вам несправедлива, — проговорила Каролина. — Я поманила вас и разочаровала. Мне нет прощения, и единственное, что я могу сделать, — это извиниться перед вами. Наверное, — с горькой усмешкой продолжала она, — мне выпала участь приносить людям несчастье.
Рамон не совсем понял, о чем говорит Каролина. Он внимательно посмотрел на нее.
— Любимая, в тебе есть все, о чем может мечтать мужчина, — прошептал он. — Ради тебя я готов перенести любые невзгоды.
Каролина смотрела на него сквозь пелену слез, затуманивших взор. У нее не было сил отвечать.
Они молча въехали в город.
Когда они выехали на площадь де Армас, Рамон соскочил с коня. Не дожидаясь, когда Каролина спешится, он снял ее с седла и прижал к груди.
— Любимая, если я когда-нибудь тебе понадоблюсь, только позови, — пробормотал он. Затем, опустив ее на землю, с силой ударил железным молотком в дверь. По пустынной улице прокатилось гулкое эхо.