— От кого?
— От Оли.
— Где она?
— В Москве. Оканчивает медицинский. Без пяти минут врач. Помнишь ее?
— Конечно.
Олю я видел только один раз, но и сейчас отчетливо представляю эту худенькую девушку с очень тонкими чертами лица и большущими голубыми глазами.
…Оля сидит у патефона и слушает «Челиту».
— Она детским врачом будет, Оля? — спрашиваю я Тучкова.
— Нет. Всех перекрещивают в хирургов.
Интересно: Оля, хрупкая застенчивая Оля, с тонкими руками — хирург.
Нас крепко подбрасывает на ухабе, и из зарослей и холмов мы выезжаем на гладкую равнину.
Впереди — несколько тревожных, смертельно опасных километров. О том, что ждет нас на этих километрах, меня предупреждал капитан Красин. Подъезды к городку кругом простреливаются. Лучше было бы отправиться сюда ночью. Но время не терпит, задание срочное.
Дорога избита снарядами. Ехать трудно, и все-таки, лавируя между воронками, мы мчимся вперед.
Надеемся проскочить. Но это не так просто: впереди и сзади уже рвутся снаряды, нас взяли на прицел.
На прицел взять нетрудно. Немецкие артиллеристы десятки раз били по этой дороге, у них здесь все примерено.
Нам можно полагаться только на мастерство водителя. Он и вправду искусник: то разгоняет машину, выжимая полный газ, то неожиданно резко тормозит. Пока немцы перезаряжают орудия, пока они вносят коррективы, можно мчаться вперед. Но вдруг надо сделать неожиданную остановку: ведь немцы, ведя стрельбу, принимают во внимание определенную постоянную скорость.
Снаряды рвутся то впереди, то сзади нас.
Молодец, водитель!
Мы въезжаем в городок. Новый, аккуратный, молодой городок, выстроенный, наверное, всего за несколько лет до войны.
Оставив машину на южной стороне улицы, выходим.
Городок мертв. В нем ни души.
Идем проспектами, заглядываем в дома — пусто.
Есть здесь хотя бы один живой человек? Оказывается, есть.
Навстречу попадается пожилая женщина с растрепанными седыми волосами, на плечах — рваная шаль.
— Вы начальник? — скрипучим голосом обращается она к Тучкову.
— Маленький, — неопределенно говорит он.
— Родной, скажи только правду. Если вы будете опять отступать, я должна собраться…
— Нет, мы отступать не собираемся, — заверяет Тучков.
Женщина смотрит недоверчиво и вдруг переходит на крик:
— Не обманывайте! Не обманывайте! Вы знаете, с кем говорите? Я — комендант города… Я город не отдам!
Потом она резко поворачивается и бежит прочь, размахивая шалью. Сумасшедшая. Около универмага Тучков предлагает:
— Зайдем?
— Давай.
Первый этаж — гастроном.
Бредем мимо прилавков, стеклянных будочек касс.
— Сашка, ты знаешь, сколько любительская колбаса до войны стоила?! — восклицает Тучков.
Он берет с прилавка картонную табличку-ценник, читает с пафосом:
— «Колбаса любительская…»
— Брось, — говорю я. — Не отравляй настроения.
Со стены на нас шаловливо смотрит розовощекий мальчишка Мурзилка с большущей ложкой в руках. «А я ем повидло и джем!»
— Да-а, — мечтательно протягивает Василий. — Вот жизнь была!
Теперь, после долгих месяцев войны, довоенная жизнь нам представляется идиллией, хотя была она порою и нелегкой. В детстве мы узнали, что такое продовольственные карточки и ордера на ширпотреб. Радовались тому, что в универмаге «выбросили» резиновые тапки или что в продовольственном «дают» крупу.
С завистью глядели на пышные витрины «Торгсинов». В этих магазинах продавали не на деньги, а на боны. Чтобы получить боны, надо сдать золото или серебро. И сдавали. Кто колечко, кто бабушкину брошь, кто дедушкин подстаканник, преподнесенный ему «благодарными сослуживцами» в день юбилея.
На «Торгсинах» жили «бывшие», припрятавшие золотишко. Остальным туда можно было пойти раз или два: не так часто у дедушек были юбилеи.
В последние предвоенные годы всего стало больше. Но до достатка было далеко. И все-таки мы не печалились. Мы строили заводы и создавали воздушный флот. Торжествовали по поводу открытия очередной электростанции и спуска на воду нового корабля. И еще много мечтали. И верили: до мечты рукой подать.
— Ну пошли, — тороплю я Тучкова.
Мы проходим еще несколько кварталов и оказываемся около химинститута.
Мертвая, колючая тишина. Слышно только, как бьется о стенку здания раскачиваемая ветром оторванная водосточная труба.
Входим в институт и оказываемся в библиотеке. В бывшей библиотеке. Гитлеровцы устроили здесь конюшню.
Книг на полках и стеллажах почти нет. Они сброшены на пол и погребены под толстым слоем навоза.
Жарко! Навоз преет, жужжат мухи.
Лезем наверх, на чердак.
Ефрейтор из взвода управления устанавливает стереотрубу. Несколько часов подряд мы пристально разглядываем немецкую оборону, делаем записи в журнале.
Смеркается. Мы сидим у стереотрубы. Взлетают ракеты над Северным Донцом. Неумолчно, взахлеб трещат пулеметы. Но вот мы видим вспышки орудийных выстрелов и вслед за ними доносится «Тук, тук, тук…». Это и есть разыскиваемая батарея!
Проходит несколько мгновений, и невдалеке от нас слышатся разрывы снарядов.
Снова вспышки. Теперь стереотруба уже точно направлена на них. Утром, когда рассветет, мы увидим в перекрестье объектива, где находится эта проклятая батарея… К трубе больше не прикасаться: можно сбить «крестик».
В артполк мы возвращаемся опять под обстрелом. Бог знает как, но мы остаемся целы. Целы, хотя немецкая батарея вела за нами дьявольскую охоту. Проскочили!
У штаба полка — Любка и старший лейтенант Исаев.
Увидев нас, они торопливо прощаются. Исаев уходит в штаб, а Любка кричит:
— Подвезите, мужики!
Я помогаю Любке подняться в кузов. Она садится в уголочек. Молча теребит ремешок санитарной сумки.
— Люба, что ты сегодня такая грустная? — беспокойно спрашивает Тучков. — Что с тобой?
— Ох, ребята, не знаю даже, как вам и сказать.
— А ты говори как есть.
— Ну хорошо! Пока вас не было…
Любка умолкает, ищет слова.
— Ну?
— …убит лейтенант Курский.
Нас эта весть ошарашивает так, что мы сразу и не верим ей. Но раз Любка говорит, значит правда…
— Убит? Как? Где?
— Сегодня утром. Послали его в батальон, в пехоту. Разведка боем была. Ну и не вернулся…
— Остался на той стороне Донца?
— Ранило, утонул. Говорят…
— Как «говорят»? С ним разве никого не было?
— Был сержант, но его тоже…
Курский? Заводила, запевала, «мушкетер» — вдруг убит… Убит, не успев даже по-настоящему повоевать!
Я смотрю на Тучкова, Тучков — на меня. Мы только что были с ним под обстрелом, но до сих пор не почувствовали, что смерть рядом, что она ходит так близко.
Мы доезжаем до перекрестка, спрыгиваем с машины, молча жмем друг другу руки и расходимся в разные стороны. Тучков — к себе на батарею. Я — на наблюдательный пункт дивизиона.
Красин встречает меня восклицаниями:
— О-о-о! Явился! Ну, докладывай, молодая гвардия.
Я докладываю. Капитан слушает меня, делает пометки на карте. Наносит на планшет обнаруженную батарею.
— Ну что ж, спасибо за новости, — говорит он. — У нас тут тоже есть новость: получен приказ о наступлении…
«Ураган» состоится
Наступление начинается всегда одинаково. Утром, едва рассветет, по всем телефонам разносится необычная команда. Она состоит всего из одного слова — «Ураган», «Береза» или какого-либо другого. Приказ, полученный в пакете заранее, офицеры знают. Раз «Ураган» или «Береза» — действовать в соответствии с приказом. А в приказе написано: «В 6.55 — артнаступление».