— Пригласите дам на танец. И-и-и раз!
Мы с Ингой танцуем, Доронина и Курского в зале нет: они на танцы не ходят. Оправдываются: мы в спецшколу не танцевать пришли — учиться.
Оркестр умолкает. Все расходятся к стенкам.
И вдруг возникает неожиданный эпизод. Со стены падает огнетушитель: кто-то случайно поддел его плечом, и он сорвался с крюка. Извергая густую пену, огнетушитель бешено крутится на паркете. Струи извести поливают стены, платья и мундиры. Слышится девичий визг.
Тучков подбегает к огнетушителю и направляет струю в угол. Тучкову кричат «ура!». Танцы прерываются. Мы с Ингой выходим на улицу.
— К набережной?
— Да.
Мы любим ходить по новым московским набережным, стоять у гранитных парапетов, смотреть, как играют на воде огни домов. Мимо нас проплывают последние вечерние катера. Чтобы не скучать, капитаны крутят пластинки. Шульженко поет песни, Яхонтов читает стихи.
— Ты любишь стихи? — спрашивает Инга.
— Люблю.
— Прочти что-нибудь.
Я читаю:
— Я тоже люблю Блока, — тихо произносит Инга. — А у меня дома стихи не любят. Брат смеется, говорит, что я витаю в высших материях, а он реалист.
— А что делает реалист? Учится?
— Он у нас гений, вундеркинд. Экстерном сдал экзамены за десятый класс и из восьмого сразу перешел в десятый.
— Да, это не каждый… — соглашаюсь я.
— Наш папка всегда говорил: «Из Игоря большой толк выйдет».
— Говорил? — переспрашиваю я, подчеркивая прошедшее время.
— Да, — произносит Инга грустно. — Он умер два года назад. Шел с работы, поздно вечером — он всегда набирал себе много работы, — упал на улице… сердце…
— Он очень вас любил?
— Очень. Как приходит — так с каким-нибудь подарком. Куклы, книжки, конфеты — это мне. А Игорю — разные конструкторы. Один раз ездил в командировку во Францию и привез оттуда Игорю настоящий паровоз. Маленький. У него под котлом горит сухой спирт. Такой кусочек, как сахар-рафинад.
— А Игорь увлекается техникой?
— Угу. Чего-то все изобретает… Ну, теперь ты расскажи что-нибудь. — Как обычно, быстро и резко меняет она тему разговора. — Что у вас в школе нового?
— Сегодня было последнее занятие. Тепляков поздравил с окончанием учебного года.
— Тепляков? Это ваш политрук? Ты мне ничего не говорил, как ты доложил ему о драке на улице…
— Как было, так и доложил. Только собирался долго. Прихожу к нему, он улыбается, снисходительно-насмешлив: «Учащийся Крылов, кажется, набрался смелости. Я вас слушаю».
— А он знал о драке?
— Значит, знал.
— Что он сказал дальше?
— Отчитал. Не за драку, а за то, что я не доложил вовремя…
Мне перед Ингой стыдно, что так произошло. Она может подумать: «А где-то ты все-таки трус».
Инга смотрит на часы:
— Уже поздно, пора домой.
Так она говорит каждый раз, перед тем как нам расстаться. Я ненавижу эту фразу. Нет, совсем не поздно! Я еще ничего не успел сказать.
— Инга, милая, походим еще немножко! — говорю я и беру ее за руку. — Ты знаешь, мне с тобой…
Инга смотрит на меня диковато, испуганно. Потом предлагает:
— Давай послушаем тишину.
Для чего? Чтобы я не продолжал дальше? Город засыпает. Прохожих на улицах почти нет. Издалека доносится шум трамвая. Мы возвращаемся. Инга молчит. О чем она думает? Неожиданно произносит:
— А Тучков герой. Сам облился этой известкой, зато других спас. В том числе меня…
Я завидую Тучкову. Почему я был так далеко от проклятого огнетушителя? Находился бы близко, как Тучков, обязательно кинулся бы на этот бушующий красный цилиндр.
— Мы теперь с тобой долго не встретимся, Инга.
— Почему?
— Уезжаем в лагеря. Завтра с зубными щетками в девять ноль-ноль быть у подъезда школы…
Кувшинки
— Орудия к бою!
Мы выбегаем из укрытий, расчехляем полковую пушку. С нами, как всегда, старшина Исаев.
Старшеклассники чувствуют себя уже кадровыми военными, нам спуску не дают.
Исаев смотрит на секундомер, командует:
— Отставить! Медленно работаете. Повторим.
Мы огорченно расходимся. Мы знаем, что если будем «медленно работать», нашему взводу скинут несколько очков и мы проиграем соревнование.
Правда, очки можно наверстать на других занятиях, но это очень трудно. В общую сумму зачетов входит все: и стрельба из пистолета, и кросс, и быстрота построения. Отстанет один человек от взвода, не выдержав марша-броска — взвод теряет пять очков, промахнется из пистолета — три, проиграем встречу в волейбол — двадцать.
— Орудие, к бою!
Лагерная жизнь всегда полна неожиданностей. Полтора месяца идет военная игра. Она тщательно, по деталям разработана в штабе сбора и хранится в тайне. В тихий послеобеденный час вдруг раздается сигнал тревоги. Или ночью, когда весь лагерь спит, в небо взлетает красная ракета…
Пока мы со старшиной Исаевым занимаемся огневой подготовкой, к окопам, где стоят полковые пушки, подходит майор Кременецкий.
— Отставить занятия! Старшина, ко мне!
Майор вручает старшине конверт.
— Распечатать через тридцать минут, — говорит майор. — Вольно! Отдыхайте!
Мы лежим на спинах на траве, смотрим в небо. По небу плывут белые-пребелые облака. Когда всматриваешься в них ни о чем не думаешь, все забывается. Пройдет несколько минут, и незаметно сам для себя закрываешь глаза, засыпаешь.
Но сейчас, конечно, никто не заснет: всех мучает секрет запечатанного конверта. Что в нем?
Старшина командует «подъем». Мы спешно выстраиваемся. Исаев вскрывает конверт, отдает приказание:
— Взять винтовки, скатки и противогазы. Выступаем в поход. Марш-бросок на десять километров. Конечный пункт — деревня Кувшинки.
Сначала мы идем ускоренным шагом по лесной дороге, потом — бежим. Дорога то опускается в овраги, то поднимается круто вверх. По сухой земле громко стучат наши ботинки.
Сзади меня окликают. Оборачиваюсь на ходу. Это Тучков.
— Троицкий отстает, давай поможем. Останови Доронина.
— Владик!
Троицкий действительно выдыхается. По его лицу и движениям видно: далеко парень не побежит.
Тучков отбирает у него винтовку, я — скатку, Доронин — противогаз.
— Ну-ну, жми веселей, — кричит Тучков. — Мы тебя живого или мертвого доставим.
Бросок заканчивается хорошо. Наш взвод прибывает в деревню Кувшинки первым.
Исаеву и нам объявлена благодарность.
Исаев горд. В таких случаях он всегда говорит не без некоторой рисовки: «Мое воспитание!» Исаева командиры любят: в нем, высоком, стройном, всегда подтянутом и аккуратном, угадывается хороший будущий военный.
После команды «вольно» Исаев снимает пилотку, расчесывает волосы. Мы тоже снимаем пилотки и обмахиваем ими свои круглые стриженые головы. Младшим командирам можно не стричься, нам — обязательно под нулевку. Горечи это доставляет не мало. В лагере — еще туда-сюда: никто не видит, все свои, а в Москве таким лысым явиться на урок танцев…
Взвод отпускают в лагерь, Курский запевает:
Когда он оканчивает куплет, взвод дружно, с лихими выкриками подхватывает припев:
Обычно мы поем эту песню, когда нам кажется, что поблизости нет майора Кременецкого. Но он словно из-под земли вырастает, едва только услышит «Танюшу».
— Отставить песню! Кто запевала? Курский?
Майор подходит к Курскому, спрашивает:
— Что вы улыбаетесь, как майская роза?