Зато хорошо знакомы с «дроздовками». «Дроздовки» — это ночные тревоги. Проснется случайно Дроздов — поднимает весь дивизион. Называет командирам батарей координаты целей.
Командиры хватаются за планшеты, за циркули, за целлулоидные круги, высчитывают расстояния, углы, передают команды на батареи, батарейцы расчехляют и наводят орудия. Потом следует приказ: «Отбой! Вернуться в исходное положение».
Это была проверка готовности…
Сам Дроздов, подобно Красину или Истомину, не стрелял, но нас, командиров батарей, учил каждый день.
— Куда к черту вы положили снаряд? Вы правил стрельбы не знаете?
Мы правила знаем. Только, если вести пристрелку по всем классическим инструкциям, потребуется много снарядов. А нам обычно дают несколько, причем говорят: попади. И попадаем. Потому что есть уже у каждого «шестое чувство», интуиция, опыт. Глаз за многие месяцы успел натренироваться.
Во время очередной «дроздовки» у меня происходит неприятность: командир дивизиона плохо слышит «девятку».
По уставу младший тянет «нитку» связи к старшему и отвечает за нее.
— Крылов, куда ты делся? Почему говоришь, как за сто километров? — сердито кричит Дроздов. — Подвесь линию на шесты!
— Она на шестах.
— Врете, не верю. Гоните своих связистов по линии!
А что гнать? Я хорошо знаю: вся линия подвешена на шестах. Но ведь провод старенький, весь перебитый осколками мин и снарядов, состоит из сплошных узелков. Узелок от узелка в нескольких сантиметрах. Какая тут изоляция! Катушки с проводом мы получили еще на Северном Донце два года назад, свое они уже давно отслужили. Сколько раз просил я штаб дивизиона: дайте новый кабель. Красин обещал.
— Крылов, ты послал своих бездельников на линию? — бушует Дроздов.
Я отвечаю, что послал, но такой провод… Прошел дождь, ток идет в землю. Прошу помочь.
Издалека доносится едва слышимый негодующий голос Дроздова:
— Распустили вы своих людей!
С этой фразы Дроздов начинает доклад на партийном собрании дивизиона. Собрание обсуждает состояние связи. Отрицательный пример — «девятка». В других батареях тоже не очень хорошо. Но всех критиковать нельзя. Все — это масса. От массы кого-то надо отделить. Отделяемым и примерно наказуемым становлюсь я.
Я, по словам Дроздова, не опираюсь на партийную организацию, я не веду политической работы среди бойцов, я не разъяснил им значение победы над фашистской Германией.
Но что я буду разъяснять телефонистам, если они, не зная сна и отдыха, промокшие и промерзшие, круглыми сутками бегают по этой треклятой линии?
После командира дивизиона выступает замполит Савельев. Говорит опять то же: «Запустил Крылов политическую работу».
С Дроздовым Савельев подчеркнуто дружен. Красина он уважал, терпел, но не любил. Может быть, потому, что все остальные Красина очень любили, а на Савельева любви не хватало… Впрочем, если бы Красин был хуже, недалекого и демагогичного Савельева уважали бы не больше.
Вряд ли надо рассказывать, с каким настроением вернулся я к себе на НГТ после партийного собрания дивизиона.
Когда мы шли «домой», Валиков, не уставая, успокаивал меня:
— Вы не волнуйтесь, товарищ старший лейтенант. Все образуется.
…Наконец-то наша гора. Я подхожу к землянке, счищаю с сапог глину, сбрасываю промокший под дождем плащ. Очень хочется спать. Вчерашнюю ночь я не спал: штаб распорядился сделать новые расчеты по тридцати вероятным целям. Срок исполнения — к утру. Утром я доложил: все готово. А теперь — связь…
Вызываю Козодоева.
— Вот что, Козодоев, идите по линии, налаживайте связь, поднимайте провод на шесты.
— Только что ходил, проверял. Все на шестах.
— Идите еще раз. К утру чтобы связь работала четко.
Козодоев накидывает на шинель плащ, просит разрешения взять мой электрический фонарик.
— Бери. Только чтобы связь, повторяю, к рассвету была хорошей.
Козодоев уходит. Я немедленно засыпаю, даже не успев снять сапоги.
Утром меня будит настойчивый, резкий звук зуммера — полевого звонка.
Телефонист передает мне трубку, слышу громкий голос Дроздова:
— Крылов? Вот теперь отлично!
Трубка кричит, как репродуктор. Я держу ее на расстоянии: она оглушает.
Разговор окончен, я чувствую себя так, словно гора с плеч свалилась. И вдруг замечаю, что телефонный аппарат, который стоит передо мной, совсем не тот, что был вечером. Не наш аппарат — трофейный. И провод от него идет не наш…
Прошу позвать Козодоева. Его долго будят, потом он приходит.
Потерев кулаками глаза, Козодоев докладывает: