Вдруг над головой что-то пронзительно засвистело.
Ана вздрогнула и открыла глаза. Вещатель у потолка на секунду замолк, захлебнулся собственным ором, а затем в уши ударил резонирующий голос — что-то о поездах, увеличенных интервалах и путях объезда. Ана не вслушивалась — боялась, что вновь, как и утром, перестанет понимать человеческую речь.
Она осмотрелась.
В плев-заа́ле оставалось не так уж и много людей. Видимо, все, кто хотел уехать, поднялись на перрон, чтобы с боем пробиваться в переполненные вагоны.
Невысокий мужчина разговаривал о чём-то с полицейским, и полицейский отвечал нехотя и недовольно, часто хмурился и покачивал головой. Женщина в длинной тёмной одежде сидела на скамейке у стены и что-то медленно разворачивала, комкая в руках кусочки серебристой фольги, а перед ней переминался с ноги на ногу мальчик, совсем маленький, с лысой непокрытой головой.
— Да́ддхи! Даддхи! — клянчил мальчик.
Казалось, все эти люди и не собираются никуда уезжать.
Ана подумала, что именно так и представляла себе это раньше — сумерки, плев с сонными горожанами, чувство странной, сводящей с ума свободы, которую ощущаешь, когда уходишь, чтобы никогда не вернуться.
День, когда она покинет Нива, чтобы он не видел, как она умирает.
Откуда-то сверху полилась сдавленная музыка, которую вскоре заглушил шум прибывающего состава. Через минуту беспорядочная толпа хлынула по лестницам в плев.
Ана много раз представляла себе, как это будет.
Выписанные врачом препараты перестанут помогать, вызывая лишь головную боль и тошноту. Она не пойдёт за новым рецептом — в очередную ага́да-ла́я, где воздух пропитан вонью лекарств, — понимая, что ей уже ничем не смогут помочь.
Она не сразу убедит себя в том, что это необходимо.
Она раз десять отложит свой неотвратимый уход, придумывая повод, чтобы остаться с Нивом ещё ненадолго, провести с ним последний выходной, последний вечер, последнее утро. Но дышать с каждым днём будет всё труднее. Она уже не сможет скрывать приступы удушья. И тогда наконец решится.
Она проснётся ранним утром.
В их комнате, обращённой окном к рассвету, ещё тает прохладная свежесть после беззвёздной ночи. Тихо, стараясь не разбудить Нива, она сделает себе укол — самый последний и уже совершенно не нужный. Она почувствует себя значительно лучше, чем обычно — в это тихое, с лёгким налётом пустынной пыли утро. Силы ненадолго вернутся к ней, дышать станет легко.
Ана понимала, что не сможет: попрощаться с Нивом, послушать в последний раз приёмник, выпить горячего ха́раса, заварить себе сладкий суп на завтрак. Сложно будет бороться с желанием задержаться хотя бы на несколько минут, разбудить Нива, услышать его голос, насладиться прикосновением его губ. Но она знала, что стоит ему сказать лишь слово, и она уже не сможет уйти.
Поэтому она спешно оденется, натянет уродливую маску и тихо прикроет за собой дверь.
Вся улица покажется ей истошно-жёлтой, как на старом испорченном снимке. Ветер поднимет волны колючей пыли, словно в город идёт песчаная буря, и скоро все дома заметёт песком.
Несмотря на ранний час, на станции окажется людно и шумно.
День, сбившись с привычного ритма, заведётся раньше обычного, точно спешащие часы — загремят с металлическим звоном вещатели, предупреждая о прибытии бесчисленных поездов, заиграет постоянно повторяющуюся песню радио. Из-за столпотворения на перроне ей как обычно придётся пропустить несколько поездов.
Наконец она с трудом протиснется в переполненный вагон, встанет у самых дверей и увидит, как до отвращения знакомый перрон с огромной вывеской «Нивартан» застынет на секунду в исцарапанном стекле и унесётся с пугающей скоростью прочь, исчезнет в солнечной вспышке.
Состав раскачивается, как воздушный корабль, летящий над выгоревшими улицами в потоках раскалённого ветра. Ане кажется, что все вокруг говорят на языке, который она не знает, который она никак не может понять. Она закрывает глаза, чтобы сосредоточиться на дыхании.
Выдох. Глубокий вдох. Запах кислоты в маске.
Постепенно — по мере того, как нарушающий законы тяготения поезд удаляется от дома — опустеют вагоны, затихнут разговоры, перестанут заходить на станциях люди. Ана проедет мимо видая-лая и выйдет через несколько остановок. Она пересядет на другую линию, и новый поезд понесёт её дальше на юг. Потом она пересядет снова. Во всём — в оттенках неба, в ветре, хлещущем в окна вагонов, даже в навесных перронах — чувствуется неумолимое приближение пустыни. Шумные улицы станут безлюдными проулками, широкие проспекты превратятся в строительные пустыри, заваленные медленно разлагающимся мусором, отходами жизни.