Выбрать главу
Я — увы! — не запомнила дат, Но об этом мне в разные сроки Говорили поэт, и солдат, И мальчишка, забывший уроки.
Помогли мне поэт и солдат, Я о них никогда не забуду, Но недетский мальчишеский взгляд Строже звал к рукотворному чуду.
В горький час Любого из нас Впечатленье будит, Как выстрел. Перед взглядом ребячьих глаз, Перед взглядом голодных глаз, Перед взглядом суровых глаз Лишь чурбан равнодушно выстоял.
И, повздорив с пустым желудком, Распрямились мы, поднялись. Вырастал наш день по минуткам, Как растет терпеливый лист.
Мы тупую голодную лень Раздавили старанием лютым... Он не мог не взорваться салютом День войны и Победы день.

Юрий Скородумов

Патруль

Шел патруль морозной ранью — Белый иней, черный лес. Штык блестел холодной гранью, И в глазах такой же блеск.
У березовой опушки, Где сугробы глубоки, Тишина забита в пушки И закрыта на замки.
Здесь на страже каждый шорох, Хрустнет сук — и смят покой, Ступит враг — и снег, как порох, Разом вспыхнет под ногой.

Фотография

Кипело военное лето. Отец отправлялся на фронт. Зашел он к фотографу где-то И стал по привычке во фронт.
Фотограф движеньем проворным Треногу придвинул в упор. Фотограф прикрыл себя черным — И щелкнул чуть слышно затвор.
Другой фотографии нету. Был мастер простой человек: Последнюю вставил кассету, Прицелился раз — и навек.

Игорь Смирнов

* * *

Негромкие песни военной поры, Мы вас позабудем едва ли: Какие пространства, какие миры Вы нашим сердцам открывали!
В землянках лесных, на изрытых полях Несли вы, вливаясь в беседу, И память о штатских безоблачных днях, И жгучую веру в победу...
Сегодня — вы юности нашей дары. И всем, покидающим детство, Негромкие песни военной поры Вручаются нами в наследство.

Георгий Суворов

Суворов Георгий Кузьмич (1919—1944). Погиб во время наступления под Нарвой 13 ноября 1944 года. Похоронен на берегу реки Наровы. Посмертно принят в Союз писателей.

* * *

Еще утрами черный дым клубится Над развороченным твоим жильем. И падает обугленная птица, Настигнутая бешеным огнем.
Еще ночами белыми нам снятся, Как вестники потерянной любви, Живые горы голубых акаций И в них восторженные соловьи.
Еще война. Но мы упрямо верим, Что будет день, — мы выпьем боль до дна. Широкий мир нам вновь раскроет двери, С рассветом новым встанет тишина.
Последний враг. Последний меткий выстрел. И первый проблеск утра, как стекло. Мой милый друг, а все-таки как быстро, Как быстро наше время протекло.
В воспоминаньях мы тужить не будем, Зачем туманить грустью ясность дней, — Свой добрый век мы прожили как люди — И для людей.
1944

Вольт Суслов

Старый окоп

Вырос лютик над окопом, Тонконогий и смешной. ...Был я здесь когда-то вкопан В землю-матушку войной.
Также солнце пригревало. Ручейков катилась ртуть... Но цветов тут было мало И травы — совсем чуть-чуть.
Мы на дне сидели скопом И не видели травы: Потому как над окопом Не поднимешь головы.
Да была ль она? Едва ли. Только дым среди руин. Землю в том году «пахали» Сотни бомб и сотни мин.
Прислонясь к стене окопа, Я не лез из-под земли И совсем не помню, чтобы Где-то лютики цвели.
Помню: все вокруг гремело, В небо дыбилось, тряслось, Выло, ухало, свистело, Грохотало и рвалось.
А сегодня вырос лютик, Встал и кланяется мне: Мол, спасибо добрым людям, Что расту я в тишине!..

Картошка

Над городом — бомбежка, Сирен протяжный вой.
...А там лежит картошка, Вблизи передовой! Хорошая картошка! Лежит себе и ждет, Когда же к ней Алешка По снегу приползет?
И кажется Алешке, Что словно бы вчера Он песню о картошке Горланил у костра, В поход ходил с отрядом, Устраивал привал... И вовсе про блокаду Никто тогда не знал.
Темнеет за окошком Декабрьский рассвет. В квартире нет ни крошки. Алешка знает: нет. Вчера еще доели. Теперь до завтра ждать. А там — ведь не успели Картошку-то убрать!