Русская песня на концертной эстраде… Блистательные имена — Анастасия Вяльцева, Надежда Плевицкая, Ольга Ковалева, Ирма Яунзем… Среди них Русланова занимает свое, особое место.
Порой мне казалось, что память ее на песни — старинные плачи, причеты, страдания — неисчерпаема. Из своей «кладовой» она могла извлечь любой напев, любую мелодию — столько песен она знала с детства, еще с тех лет, как «пробовала голос» в родной деревне в Саратовской губернии, и ей всем миром справляли новые онучи.
Девочкой она пела в церкви; как-то старая плакальщица в деревне захворала, и ей пришлось петь над гробом. Стоял в ту пору жестокий холод, мороз пробирал ее, и плакала она не только по обязанности.
Лидия Андреевна рано осталась без родителей и воспитывалась в приюте. Потом работала на мебельной фабрике, где тоже пела. Только не на сцене, в клубе, как сейчас, а прямо за работой. Затем выступала перед красноармейцами на фронтах гражданской войны. С годами искусство Руслановой узнала вся страна.
Говоря о русской песне, Лидия Андреевна преображалась буквально на глазах. Она ведь слышала такие хоры, такое многоголосие, которое только и сохранилось теперь на валиках фонографа в фольклорных фонотеках.
Я еще застала такое пение. Было мне девятнадцать лет, и в одной орловской деревне слышала я «улицу» — пели в тот послевоенный год все больше старухи…
Вот это был хор!
Три, пять… десять подголосков — у каждой певицы своя строго определенная партия.
Каждая песня приобретала какой-то непередаваемо фантастический смысл…
Русланова удивляла многих фольклористов — собирателей песен. Но она не просто хранила свои богатства, а дала им новую жизнь.
Когда на эстрадах разных стран я слышу овации, обращенные к русской песне, невольно думаю о Руслановой, о ее бесценном вкладе в пропаганду народной песни.
Лидия Андреевна создавала, по существу, эстрадно-театральные миниатюры. Вот она уже начала песню, как вдруг у рояля непонятно для чего появился Михаил Гаркави. Зритель недоумевает. Русланова поет, не обращая на своего партнера никакого внимания. И лишь к середине песни как бы замечает неизвестно откуда взявшегося конферансье. Прервав пение, она бросает какую-то озорную реплику. Тот смущенно краснеет… Актерски это было сыграно великолепно.
И тогда из ее клокочущей души вырывается частушка:
Делает паузу и ласково бросает:
Сконфуженный грузный Гаркави поспешно скрывается за кулисой.
Зал неистовствует, решительно требует повторить…
Это умела делать только она, Лидия Андреевна.
Каждая ее песня превращалась в своеобразную новеллу с четким и выпуклым сюжетом. Если правомерно понятие «театр песни», то оно прежде всего относится к Руслановой.
Она никогда не плакала на сцене. В зале всхлипывали, доставали платки. А Лидия Андреевна хоть бы раз проронила слезинку.
Эта сдержанность чувств, эмоциональная строгость — характерная черта русского народного пения.
И Русланова, не учившаяся сценическому мастерству, и высокопрофессиональный музыкант Захаров были, несомненно, правы — без глубокого внутреннего «наполнения» нельзя всколыхнуть зрителя, захватить его воображение.
«Девочка, — как-то сказала она мне, — ты спела «Степь», а ямщик у тебя не замерз. Пой так, чтобы у всех в зале от твоего пения мурашки побежали… Иначе — и на сцену не стоит выходить».
Леденящее ощущение гибели, замерзания в эпическом сказе «Степь да степь кругом», конечно, связано не только с физическим ощущением холода. Певец преломляет в собственном сознании этот тягостный сгусток чувств, эти драматические по накалу последние слова, выступая достоверным — при наличии таланта — или малоубедительным — при отсутствии такового — интерпретатором агонии умирающего ямщика.
«Хорошо петь,— говорила Лидия Андреевна, — очень трудно. Изведешься, пока постигнешь душу песни, пока разгадаешь ее загадку…»
«Второй план» в песне — это, по словам В. Белинского, не столько само содержание песни, сколько содержание содержания, то есть сложные ассоциации, ею вызываемые, — круги от брошенного в воду камня: