Марку было прекрасно известно, что индейцы быстро спиваются. Испанцы, прибывшие на территорию Америки в пятнадцатом веке — и продолжившие прибывать в шестнадцатом и позже — быстро просекли эту особенность организмов местных жителей и спаивали их, отбирали золото и угоняли в рабство детей и женщин. Века шли, а неумение индейцев пить оставалось на прежнем уровне.
Прямо у самого входа на территорию располагался магазин с сигаретами — объявление на нём гласило, что пачка обойдется всего в три доллара, — и казино. Марк знал, что игровой бизнес, запрещенный по всей Америке, кроме Лас-Вегаса, процветал в резервациях, на которые закон о запрете игорных домов не распространялся. Здесь и туристы, и сами индейцы явно спускали достаточно денег, чтобы утихомирить свой азарт.
Естественно, в деревне не было никаких вигвамов, и это Марк помнил даже по своим детским поездкам. Летом на территории резервации индейцы устраивали специальное развлечение для туристов, которое включало в себя и костюмы, и построенные вигвамы, и даже ритуальные танцы и приготовление традиционной еды. Но теперь, зимой, туристы в деревеньку не наведывались, и индейцы жили, как могли.
Воспоминания детства, лишенные горечи, накладывались на нынешний бюрократизм, нищету и медленную деградацию индейской деревеньки, которую было видно невооруженным глазом. Марк взглянул на пропечатанный пропуск в его руке. Зачем он приехал сюда? Ведь его дед уже давно умер. Кто знает, передал ли он свои знания хоть кому-то, или остался последним огимаа? Какая-то непонятная тоска, поднявшись из желудка, кислым привкусом осела на языке. Когда-то земля, на которой теперь находилась резервация, принадлежала только индейцам, но теперь в их распоряжении — лишь клочок её да возможность содрать с туристов деньги за местный колорит. И больше — ничего.
— Огимаа, — кто-то вдруг крепко ухватил Марка за руку. Он вздрогнул. Перед ним стояла та самая старуха, что вызвала острую жалость, когда Марк вышел из здания администрации. — Ты — огимаа. Ты убьешь его. Ты должен.
По-английски она говорила катастрофически плохо, и Марк с трудом разбирал её слова. Жилистая, сухая рука стискивала его запястье.
— Ты — огимаа, — вновь сообщила старуха.
Она вовсе не могла знать о присутствии вендиго в Баддингтауне. Вообще в Мэне. Марк почувствовал, как по его спине проходит холодная дрожь.
— Иди к шаману, — внятно и четко произнесла индеанка на своем ломаном английском. — Наш огимаа расскажет, что делать.
Разрешения проходить в жилые дома никто Марку не давал. Только теперь он понял, что его приезд выглядел глупо: у кого и что он вообще собирался спрашивать? Если когда-то он мог навещать деда на законных основаниях, то теперь у него нет и такого права. И о чём вообще говорила эта старуха? Какой из него шаман? Всё это чудилось каким-то сюром. А разве не иррациональна его внезапная вера в то, что в Сэма вселился в вендиго?
Старуха цепче перехватила его ладонь и потащила за собой. Казалось, ей было всё равно, что пропуск на территорию деревни не давал Марку права вламываться в дома местных жителей. И, разумеется, полицейский — в резервациях всегда была собственная полиция — остановил их обоих.
— Посетителям на жилую территорию нельзя, — его английский был намного лучше, чем у индеанки. Но Марк не успел ничего ему ответить. Старуха отпустила его руку, быстро и отчаянно зажестикулировала, что-то доказывая местному стражу порядка. Тот покачал головой.
Марк беспомощно пожал плечами.
— Я не могу пропустить вас к жилым хижинам, — произнес полицейский. — Ваш пропуск не дает на это права.
Старуха зыркнула на него из-под седых бровей.
— Виитико, — произнесла она четко.
Полицейский побледнел, отшатнулся, услышав страшное имя. Поднял руку и машинально перекрестился. В индейцах удивительным образом сочеталась христианская вера, навязанная завоевателями, и вера в духов, которую они впитывали в себя с рождения. Будто недостаточно было испуга, старуха произнесла ещё несколько фраз на языке алгонкинов, и полицейский, всё ещё бледный от ужаса (насколько позволяла его смуглая кожа), нехотя отошел в сторону.
Виитико.
У Марка всё заледенело внутри, когда он понял, что старуха говорила о вендиго.
— Что вы ему сказали? — голос изменил ему, и вместо четкого вопроса получился какой-то хрип. — Виитико?
Индеанка кивнула.
— Он идёт за тобой, — произнесла она. — Он найдет тебя и убьет, если ты не убьешь его первым.
Сэм.
Или больше не Сэм? Убьет его? Почему-то здесь, в индейской деревне, в это верилось куда сильнее, чем в пусть и маленьком, но цивилизованном городке. Сэм вернулся, чтобы его убить. Точнее… вендиго в обличье старого друга.
Индейские легенды больше не казались выдумкой.
Индейцы даже в двадцать первом веке продолжали верить в Старца. В жуткого духа голода и смерти, летающего среди лесных верхушек. И Марк, чей рационализм за последнее время пошатнулся, как гнилой зуб во рту, чувствовал, что вера в духов природы, которую пытался воспитать в нём дед, снова возвращается. Здесь, сейчас, посреди резервации абенаков в штате Мэн. Вспоминая желтоватые глаза Сэма, его глухой голос и удлинившиеся зубы, Марк думал, что, быть может, индейцы знали намного больше, чем белые люди.
И всегда были мудрее.
Старуха подтолкнула его к дверям одного из домов, и Марк, моргнув, узнал жилище деда — всё тот же крепкий, добротный дом, в который он приезжал ребёнком. И тотем рядом со входом — другой. Не волк. И жил в доме теперь другой человек. Эта хижина всегда принадлежала только огимаа, кем бы он ни был. Так же, как хижина вождя принадлежала только вождю.
Всё возвращалось на круги своя, будто жизненное колесо вновь сделало круг. Марк никак не мог решиться постучаться в дверь, а воспоминания давили ему на грудь. Воспоминания, которые он закопал в глубь своей памяти. За ребрами было тесно с тоски и чувства вины перед дедом. И перед собственной природой, которая отчаянно брала верх, стоило ей выбраться из своего заточения.
Марк закрыл глаза. Неизвестно, поможет ли ему новый шаман племени, но если он не попытается, то ни Брайана, ни Киру уже будет не спасти.
Он постучался.
В хижине терпко пахло травами и табаком. Шаман — вовсе не такой старый, каким был дед, — сидел у камина и чистил трубку. Поднял на Марка взгляд.
— Здравствуй, волчонок, — поприветствовал он. Его английский был, не в пример старухе и полицейскому, достаточно чистым и ясным. — Твой дед тебя не дождался.
Слёзы комом встали у Марка в горле. Заплакать он не мог, давно уже разучился, но горечь ещё сильнее обожгла язык. Дед ждал его. В этой самой хижине. Быть может, хотел передать свои знания. Быть может — просто увидеть внука перед смертью. Но Марк выбрал другую жизнь. И вряд ли выбрал бы другую, если бы снова пришлось решать. Просто… просто он любил деда, пусть и видел его в последний раз еще до того, как исполнилось двенадцать.
— Откуда… — Марк прочистил горло. — Откуда вы знаете, кто я?
— На тебе отметка шамана, — огимаа продолжал чистить трубку, будто ничего не происходило. Татуировка на спине Марка вдруг зачесалась, словно волк рвался из кожи, стремился обрести свободу и из обычного рисунка, нанесенного тату-машинкой, вдруг превращался в живое существо. Это ощущение продлилось всего мгновение, но оно было. — Огимаа ты уже не станешь, но духи всё равно благоволят тебе, волчонок. Зачем ты пришел?
Марк и сам уже не очень понимал, зачем он пришел. Резервация была нищей, деградирующей деревней, наживавшейся на туристах, и с первого взгляда могло показаться, будто их интересовали только деньги, алкоголь и выживание. И наверняка шаман был таким же, да только откуда бы ему знать, кто такой Марк?
Шаман сощурил черные, внимательные глаза.
— Говори или уходи, — приказал он. — Я не могу тратить время на того, кто не знает, чего он хочет.
Вендиго.
Виитико. Аутико. Старец. У цели Марка всегда было множество имен. Он был древним, как мир… если, конечно, вообще существовал. Марк разлепил вдруг пересохшие губы и произнес: