Но иногда…
Иногда ему снились резервация и леса, охота и духи, живущие в каждом дереве и камне. Они звали его и ждали, что он вернется, будто для него никогда не было и не будет слишком поздно.
Брайан тем временем рассказывал Кире какую-то никогда не происходившую в реальности историю, в которую и сам уже поверил. Кира недоверчиво хмурилась, сидя перед ним на корточках. Миссис Грин перебирала лежавшие перед ней детские рисунки и поглядывала на часы — явно торопилась домой к какой-нибудь ежевечерней «мыльной опере».
Ничего не изменилось.
Кира обещала, что напишет ему, если захочет поговорить, но сейчас Марк был уверен, что она предпочла бы стереть его номер и забыть о его существовании. Он же чувствовал, что ему нужно поговорить с ней. Нужно узнать, что происходило с Сэмом в последнее время. И чем скорее, тем лучше.
И не только ради Сэма или ради самого Марка. Ради Брайана, возможно, тоже. Этот мальчишка ему нравился.
— Раз вы собираетесь домой, — заявил Марк, дождавшись окончания рассказа мальчугана, и Кира вздрогнула, — то я приглашаю вас на чашку чая с пирогом в пекарню миссис Гибсон, — он улыбнулся. — Не каждый месяц я возвращаюсь домой, не так ли?
Теперь ей было не отвертеться.
Выражение лица Киры стоило рискованного предложения, хотя он и знал, что Кира откажется. Её взгляд, прожегший до самых костей, он выдержал с честью. Все вместе они вышли в коридор, и, пока миссис Грин собирала свои вещи, Кира мягко подтолкнула Брайана в спину:
— Беги к выходу. Я скоро подойду.
Брайан, невысокую фигурку которого едва можно было разглядеть за массивным, хотя и не тяжелым рюкзаком, устремился по коридору к лестнице.
Кира скрестила руки на груди.
— Что ты хочешь, Аллен? Я тебе всё сказала ещё в школе. Я бы сама тебе написала.
— Нет, — он пожал плечами. — Не написала бы. Но у меня есть кое-что для тебя, и, хотя я не хотел бы, чтобы Брайан крутился где-то рядом во время разговора, тебя иначе было не расшевелить. Если бы не необходимость, я бы и не заикнулся тебе, что общался с Сэмом.
Теперь, разглядывая её внимательнее, Марк вспоминал её в тинейджерские годы. Она будто всё время находилась в своем мирке, где свершались научные открытия и бурлили пробирки, полные реактивов, а на окружающих ей было наплевать.
Кира тоже рассматривала его, будто пыталась отыскать в нём того Марка, что учился с ней в одной школе, играл на гитаре… дружил с её мужем. Черты её лица немного смягчились.
— Если ты так жаждешь поговорить — о’кей. Мы поговорим. Сейчас шесть вечера. В девять часов я отправлю Брайана спать и освобожусь. Впрочем, я сомневаюсь, что ты можешь что-то сделать.
Марк знал, что бередит её рану. Знал, что ничем не может ей помочь, но также и знал, что Кира, быть может, сумеет помочь ему самому. Боги, ему бы уехать из этого города навсегда, вернуться в Лос-Анджелес, но он вспоминал голос Сэма в телефоне и понимал, что не сможет. По крайней мере, пока не узнает, что произошло.
— В девять, — возразил Марк, — здесь только бары открыты. Мой разговор не для пивных.
Ему нравилось владеть ситуацией. Он видел, что Кира борется с желанием засветить ему в нос с той же детской бескомпромиссностью, с которой он когда-то отвоевал себе авторитет на школьном дворе. И знал, что она так не сделает — потому что взрослые люди так не поступают.
— Ладно, — вздохнула Кира, сдаваясь. — Надеюсь, ты ещё помнишь, как идти. И не надейся на моё гостеприимство.
— Не буду, — пообещал Марк.
*
Вечером снова пошел снег, и Марка изрядно замело, прежде чем он добрался до дома Риксов. Дорогу он помнил прекрасно — всё детство он бегал в гости к другу, и путь от своих дверей до дверей дома Сэма он мог проделать с закрытыми глазами. Но снег, летящий хлопьями прямо в лицо, слегка затруднял передвижение, а ноги увязали в снежной каше. За десять лет на Юго-Западе он отвык от снегопадов и суровой зимы северных штатов и совершенно не хотел привыкать к ней вновь.
Ветер завывал где-то в ветвях деревьев, совсем как убитый горем человек. Иногда его завывания напоминали скулеж тоскующей собаки. Марк невольно вспомнил старую индейскую легенду, рассказанную ему дедом. Ту самую, что он вспомнил, глядя на рисунок Брайана.
Не все духи добры, но и не все духи злы. А с некоторыми лучше не встречаться. Вендиго был одним из таких духов. Он безраздельно властвовал в горах и лесах, скользил холодным ветром, и индейцы молились, чтобы никогда его не встретить. Он проникал в тело человека через ухо, нашептывая сокровенные, мерзкие тайны бытия, и заставлял свою жертву желать человеческого мяса больше всего на свете.
«Если ты услышишь в вое ветра голос, не слушай его, — наставлял Марка дед. Его отрешенный, спокойный голос по-прежнему звучал в ушах. — Не позволяй ему смутить тебя».
Ветер взвыл как-то по-особенному тоскливо, и Марк понял, что прислушивается к его пению.
— Бред какой, — пробормотал он себе под нос.
Индейские сказания и легенды должны оставаться легендами, иначе рухнуло бы мироздание, допустившее существование Вендиго.
Баддингтаун преображался во время метели. Люди запирались в домах, посвящая время семьям. Марк хорошо помнил вечера, которые родители проводили за просмотром старых фильмов, и иногда звали его присоединиться. Ребенком он бежал со второго этажа со всех ног, торопясь занять место между отцом и матерью, но, повзрослев, предпочитал игру на гитаре семейным посиделкам. И хотя музыкальный талант сделал его тем, кем он был — а, точнее, раскрыл ему его собственную, истинную суть и предназначение — он порой думал, что потерял много времени с родными, которое было уже не вернуть.
Мир в двадцать восемь лет казался ему другим, и времена безумств, отрицания всего на свете, алкоголя и группиз остались в прошлом. Там им и место.
Марк прошел мимо своего старого дома быстрым шагом, стараясь не думать, смотрит ли живущая там семья — чужаки, чужаки — старые фильмы по вечерам и какое хобби у их сына или дочки. От мыслей тоскливо сжималось сердце, хотя он не мог и подумать, насколько склонен к ностальгии. В Лос-Анджелесе ему жилось неплохо, но ему порой не хватало спокойствия небольшого города, где все знали друг друга.
Дом, в котором и раньше жила семья Сэма, нисколько не изменился. Лужайку, которую его друг в детстве стриг за пять долларов на кино и попкорн, покрывал слой снега, не толстый, но достаточно ощутимый под ногами. Он протяжно скрипел даже на дорожке, ведущей к двери.
В далеком детстве Марка, когда грабежи и убийства казались жителям Баддингтауна чем-то, что случается где угодно, но только не в их тихом городке, никто не запирал дверей. Никто не прислушивался по ночам к шуршанию осенних листьев у крыльца и к шороху покрышек проезжающей мимо машины. Никто не боялся, потому что преступления случались в больших городах вроде Нью-Йорка и Филадельфии, а что могло произойти в Баддингтауне, где все знали друг друга и различали собак по бреханию?
Марку было одиннадцать лет, когда мистер Фрейзер, дядя одной из его одноклассниц, ушел на охоту и не вернулся, сгинул в лесах. И хотя ничего криминального не произошло, и его труп так и не нашли, двери начали запирать. От диких животных и от пришлых людей — кто знает, кого может занести ветром в Баддингтаун? Марк рассказал деду об исчезновении мистера Фрейзера — тогда он делился с обретенным дедушкой многим и многим — и старый индеец лишь покачал головой, но в его темных глазах отразилось беспокойство.