— Те, кто покоится в братских могилах…
— Чьи светлые имена заслонила крикливая слава других…
— Они живут в твоем сердце? — спросил Колька. — В Песне синих морей?
— Они сами — Песня, — ответила женщина. — Их дыханием живу я.
В причудливых контурах облаков оживали призраки кораблей. Космические ветры полнили паруса, и корабли ворочали в небе медленно, как туманы. Их курсы лежали в вечную синеву, на расплывчатые фарватеры Млечных Путей.
— Теперь идите сами, — остановилась женщина. — Меня ожидают новые встречи.
— Я увижу тебя когда-нибудь снова?
— В каждом хорошем сердце. В мужестве человека, кем бы он ни был… В верности долгу и светлой мечте. Она на миг умолкла, потом задумчиво добавила: — В живом огне у памятников Неизвестным солдатам… Идите.
Колька увидел тысячи рук, протянутых к ним навстречу. Он узнал своих старых друзей и братьев, вместе с которыми дрался на Буге, в Цусимском проливе, на скалах Корфу, с которыми огибал мыс Горн, открывал неведомые архипелаги и оба полюса. Он так же, как все, вертел кабестаны, обтягивал шкоты и конопатил дырявые трюмы измотанных бурями каравелл. Ему даже чудилось: это он, Колька Лаврухин, первый крикнул: «Земля!» Что ж, здесь были равные равным. Матросы со «Стерегущего», открывшие кингстоны миноносца, стояли в обнимку с матросами-черноморцами, которые бросились под танки врага, обвязанные гранатами. Пробившиеся к Антарктиде ничем не отличались от тех, кто доставил хлеб через Ладогу в блокадный город. Подвиги во имя людей были здесь не историей, — живым вдохновением, завещанным будущему. И потому Колька знал, что так же, как он и Елена когда-то, новые поколения мальчишек и девчонок будут грезить огнями ночных кораблей, мечтать о трудных дорогах и ждать, с нетерпением ждать, когда же — с первым рассветным туманом — придет к ним Песня синих морей.
Сейчас эта Песня гремела над морем. Песня о великом содружестве тружеников. О жизни во имя людей. И Колька, подхваченный этой Песней, летел вместе с облачными кораблями в новые неизведанные просторы, по радостному и влекущему курсу вест-тень-зюйд…
Он уже ничего не услышал и не почувствовал, когда его подобрали санитары.
В походной операционной девушка-медсестра, заглянув в побелевшее Колькино лицо, закусила губу и всхлипнула.
— Молоденький-то какой… Он будет жить?
Хкрург-подполковник — суровый и хмурый, уставший от долгих бессонных ночей и беспрерывных бомбежек, — ничего не ответил. В последние месяцы перед ним проплыло множество ран и множество лиц. Он знал, что люди с такою упрямою складкой на лбу, как правило, выживают. Но к ним уже никогда не возвращается молодость.
Глава 18. В КАЖДОМ ХОРОШЕМ СЕРДЦЕ
Шторм свирепствовал четверо суток, и все это время «Зоревой» раскачивался на крупной зыби, ворча и скрипя полубаком, точно пытался пастями клюзов перегрызть жесткие якор-цепи. К исходу четвертого дня волны вкатили в бухту тусклые отсветы солнца.
Корабль готов был продолжить плавание, но задержался в бухте Семи островов, чтобы встретиться с эскадренным миноносцем «Звонким». «Звонкий» доставил для «Зоревого» свежую почту.
Сергей Топольков наблюдал, как матросы, получившие весточки с берега, поспешно спускались в кубрики, не скрывая радости и волнения, торопливо надрывали конверты. Офицеры, вежливо поблагодарив корабельного почтальона, уединялись в каютах. Это были минуты всеобщей грусти по берегу. Но после таких минут — знал Топольков — легче становятся вахты, короче мили и месяцы плаваний даже на самых пустынных широтах. «И в море люди живут заботами берега, — думал он. — В конечном итоге, мирный отблеск портов составляет главную цель каждого мореплаватели, а для военного моряка — смысл его жизни, призвания и скитаний. Люди, которые жадно вчитываются в строки родных и близких, способны осилить любые трудности и, если понадобится, испытания во имя родного берега. Ибо письма со штемпелями далеких сел, городов, деревень олицетворяют для них нечто большее, нежели просто отцовский дом или девичью горенку суженой».
Наступит день, когда и он, Сергей Топольков, получит весточку с берега. Из дому — от родных, от товарищей по училищу, которые служат на разных флотах, и, конечно же, от Зои Каюровой. Она напишет ему о Песне синих морей, которую дарит зрителям, о первом своем концерте, о первом букете сирени. Догадывается ли она, что он так часто о ней вспоминает? А вместе с ней — вспоминает вечерний московский парк, проселки за вагонными окнами, подсолнухи степных полустанков, — все то, что скользило мимо внимания там, на суше, но все чаще теперь вспоминается в море. Интересно, что бы ему вспоминалось, если б на свете не было Зои?