Выбрать главу

Хор

Вновь повернет заря В своей скалистой ночи Орфей раздумью предан и судьбе, И звуки ластятся, охватывают плечи И к лире тянутся, но не находят струн.

Человек

Не медномраморным, но жалким человеком Стою на мраморной просторной вышине А ветр шумит, непойманные звуки Обратно падают на золотую ночь Мой милый друг, сладка твоя постель и плечи Что мне восторгов райские пути? Но помню я весь холод зимней ночи И храм большой над синей крутизной.

Хор

Обыкновенный час дарован человеку. Так отрекаемся, едва пропел петух, От мрамора, от золота, от хвои И входим в жизнь, откуда выход – смерть.

Август 1922

«Вы римскою державной колесницей…»*

Вы римскою державной колесницей Несетесь вскачь. Над Вами день клубится, А под ногами зимняя заря.
И страшно под зрачками римской знати Найти хлыстовский дух, московскую тоску Царицы корабля.
Но помните Вы душный Геркуланум, Везувия гудение и взлет, И ночь, и пепел.
Кружево кружений. Россия – Рим.

Август 1922

«Шумит Родос, не спит Александрия…»*

Шумит Родос, не спит Александрия, И в черноте распущенных зрачков Встает звезда, и легкий запах море Горстями кинуло И снова рыжий день Поэт, ты должен быть изменчивым, как море, – Не заковать его в ущелья гулких скал Мне вручены цветущий финский берег И римский воздух северной страны.
Умолк. Играй, игрок, ведь все равно кладбище. Задул ночник, спокойно лег в постель. Мне никогда и ничего не снится. Зеленый стол и мертвые кресты.

Ноябрь 1922

«До белых барханов твоих…»*

До белых барханов твоих От струй отдаленного моря Небывшей отчизны моей Летают чугунные звуки.
Твои слюдяные глаза И тело из красного воска… В прозрачных руках – города. В ногах – Кавказские горы.
У гулких гранитов Невы У домов своих одичалых В колоннах Балтийской страны Живет Петербургское племя.
Стучит на рассвете трава Купцы кричат на рассвете. Раскосо славянской Руси Сбирается прежнее вече.
И страшен у белых колонн Под небом осенним и синим Язык расписной как петух На древне-языческой хате.

«Я полюбил широкие каменья…»*

Я полюбил широкие каменья, Тревогу трав на пастбищах крутых, – То снится мне. Наверно день осенний, И дождь прольет на улицах благих. Давно я зряч, не ощущаю крыши, Прозрачен для меня словесный хоровод. Я слово выпущу, другое кину выше, Но все равно, они вернутся в круг. Но медленно волов благоуханье, Но пастухи о праздности поют, У гор двугорбых, смуглогруды люди, И солнце виноградарем стоит. Но ты вернись веселою подругой, – Так о словах мы бредили в ночи Будь спутником, не богом человеку, Мой медленный раздвоенный язык.

Январь 1923

«В селеньях городских, где протекала юность…»*

В селеньях городских, где протекала юность, Где четвертью луны не в меру обольщен… О, море, нежный братец человечий, Нечеловеческой тоски исполнен я Смотрю на золото предутренних свечений, Вдыхаю порами балтийские ветра Невозвратимого не возвращают, Напрасно музыка играет по ночам, Не позабуду смерть и шелестенье знаю И прохожу над миром одинок.

Февраль 1923

«Крутым быком пересекая стены…»*

Крутым быком пересекая стены, Упал на площадь виноградный стих Что делать нам, какой суровой карой Ему сиянье славы возвратим? Мы закуем его в тяжелые напевы, В старинные чугунные слова, Чтоб он звенел, чтоб надувались жилы, Чтоб золотом густым переливалась кровь. Он не умрет, но станет дик и темен. И будут жить в груди его слова, И возвышает голос он, и голосом подобен Набегу волн, сбивающих дома.

Февраль 1923

«У трубных горл, под сенью гулкой ночи…»*