Одно неровное мгновенье
Под ровным оком бытия
Свершаю путь я по пустыне,
Где искушает скорбь меня.
В шатрах скользящих свет не гаснет
И от зари и до зари
Венчаюсь скорбью – и прощаюсь
И вновь венчаюсь до зари.
Как будто скорбь владеет мною,
Махнет платком и я у ног
И чувствую за поцелуй единый
Я первородством пренебрег.
30 сентября – 7 октября 1924
«Под чудотворным нежным звоном…»*
Под чудотворным нежным звоном
Игральных слов стою опять
Полудремотное существованье
Вот, что осталось от меня.
Так сумасшедший собирает
Осколки, камешки, сучки,
Переменясь, располагает
И слушает остатки чувств.
И каждый камешек напоминает
Ему, то тихий говор хат
То громкие палаты дожей,
Быть может, первую любовь
Средь петербургских улиц шумных
Когда вдруг вымирал проспект
И он с подругой многогульной
Который раз свой совершал пробег
Обеспокоен смутным страхом
Рассветом детством и луной.
Но снова ночь благоухает
Янтарным дымом полон Крым
Фонтаны бьют и музыка пылает
И нереиды легкие резвятся перед ним.
Октябрь 1924
«Не тщись художник к совершенству…»*
Не тщись художник к совершенству
Поднять резец искривленной рукой,
Но выточи его, покрой изящным златом
И со статуей рядом положи,
И магнетически притянутые взоры
Тебя не проглядят в разубранном резце,
А статуя под покрывалом темным
В венце домов останется молчать.
Но прилетят года, резец твой потускнеет
Проснется статуя и скинет темный плащ
И, патетически перенимая плач,
Заговорит, притягивая взоры.
4 октября 1924
«О, сколько лет я превращался в эхо…»*
О, сколько лет я превращался в эхо
В стоящий вихрь развалин теневых.
Теперь я вырвался, свободный и скользящий
И на балкон взошел, где юность начинал.
И снова стрелы улиц освещенных
Марионетную толпу струили подо мной
И, мне казалось, в этот час отвесный
Я символистом свесился во мглу
Седым и пережившим становленье
И оперяющим опять глаза свои
На этот мир насквозь метафизичный
На этот путь сияющих химер
И одиночество при свете лампы ясной,
Когда не ждешь восторженных друзей,
Когда поклонницы стареющей оравой
На креслах наступившее хулят
Нет, я другой. Живое начертанье
Во мне растет, как зарево
Я миру показать обязан
Вступление зари в еще живые ночи
Декабрь 1924
«Да, целый год я взвешивал…»*
Да, целый год я взвешивал,
Но не понять мне моего искусства
Уже в садах – осенняя прохлада
И дети новые друзей – вокруг меня.
Испытывал я тщетно книги
В пергаментах суровых, и новые
Со свежей типографской краской.
В одних – наитие, в других же – сочетанье,
Расположение – поэзией зовется.
Иногда
Больница для ума лишенных снится мне,
Чаще сад и беззаботное чириканье.
Равно невыносимы сны
Но забываюсь я, по-прежнему
И отодвинув нерешенное сомненье,
Безмысленно хватаюсь за бумагу –
И в хаосе заметное сгущенье,
И быстрое движенье элементов,
И образы под яростным лучом –
На миг И все опять исчезло
Хотел бы быть ученым, постепенно
Он мысль свою доводит до конца.
А нам одно блестящее мгновенье,
И упражненья месяцы и годы,
Как в освещенном плещущей луной
Монастыре.
Пастушья сумка, заячья капустка,
Окно с решеткой, за решеткой свет
Во тьме повис И снова я пытаюсь
Восстановить утраченную цепь,
Звено в звено медлительно вдеваю.
И кажется, что знал я все
В растраченные юношества годы.
Умолк на холмах колокольный звон,
Покойников хоронят ранним утром,
Без отпеваний горестных и трудных,
Как будто их субстанции хранятся
Из рода в род в телах живых
В своей библиотеке позлащенной
Слежу за хороводами народов
И между строк прочитываю книги,
Халдейскою наукой увлечен
И тот же ворон черный на столе
Предвестник и водитель Аполлона,
Но из домов трудолюбивый шум
Рассеивает сумрак и тревогу
И новый быт слагается,
Совсем другие песни
Поются в сумерках в одноэтажных городах.
Встают с зарей и с верой в первородство
Готовятся спокойно управлять
До наступленья золотого века.
И принужденье постепенно ниспадает,
И в пеленах проснулося дитя,
Кричит оно старушку забавляя,
И пляшет старая с толпою молодой.