Литературная ситуация тем временем менялась. 18 июня 1925 г. была принята резолюция ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы». Многие вольности, ранее разрешенные, отныне пресекались.
До поры, однако, ситуация в Ленинграде оставалась несколько более свободной, чем в Москве. Стихи Вагинова продолжали публиковаться в альманахах и коллективных сборниках – таких, как «Ковш» (1925–1926), «Собрание стихотворений Л/О ВСП» (1926), «Костер» (1927), «Ларь» (1927). Авторы в них уже не объединялись по признаку творческой близости, в составлении преобладала эклектика – критик оценил это как «здоровый компромисс»[22].
В 1926 г. вышла вторая книга стихов Вагинова, хлопоты по изданию которой взял на себя поэт М. Фроман (см. воспоминания И. Наппельбаум – в Приложении). Тираж ее ненамного превысил тираж «Путешествия в хаос» – всего 500 экземпляров. В своей статье «Вагинов», опубликованной лишь в 1990 г., Б. Бухштаб писал, что в близких поэту литературных кругах этот сборник принят как одно из наиболее заметных явлений года, но критиками, представляющими массового читателя, он не замечен: «Будущий историк легко упустит его из виду, а если не упустит, – ему трудно будет представить эту книгу живой, почувствовать бывший в ней некогда смысл». Эта статья (см. Приложение 2) – по сути дела, единственная попытка современника взглянуть на стихи Вагинова в опоязовском ракурсе, определить их место в истории развития русского поэтического языка – не на уровне эмоций, отрицательных или положительных, а на уровне филологического исследования, которого они заслуживают и даже требуют (не случайно один из героев «Козлиной песни», явно соотносимый с самим автором, скажет о своих стихах, что это, может быть, вовсе и не стихи, а «нуждающийся в интерпретации специальный материал»). В конце этой статьи высказана примечательная мысль об иронии как организующем принципе вагиновского «косноязычия». Ирония – «трагическая забава», – вероятно, и есть та почва, на которой Вагинов сблизился с Д. Хармсом, А. Введенским, Н. Заболоцким и другими молодыми поэтами, тогда еще не придумавшими себе названия «обэриуты».
Принято говорить об отсутствии тесной творческой близости между Вагиновым и обэриутами. И все же определенная близость, несомненно, есть – то же сочетание несочетаемого, ироническое разрушение рутинного поэтического языка, основополагающее представление о реальной магии слова, магической реальности искусства. В примечаниях мы постарались отметить и некоторые частные случаи взаимовлияния Вагинова и обэриутов.
Явно навеян знакомством с этим кругом поэтов и такой диалог из «Козлиной песни»: «Я поведу вас как-нибудь к настоящим заумникам. Вы увидите, как они из-под колпачков слов новый смысл вытягивают… – Это не те ли зеленые юноши в парчовых колпачках с кисточками, носящие странные фамилии?» Хармс, человек, носивший «странную фамилию», как известно, любил забавные шапочки, например, колпачок с кисточкой для заварного чайника.
24 января 1928 г. в Доме печати (бывшем Шуваловском особняке на Фонтанке) состоялся нашумевший вечер ОБЭРИУ «Три левых часа», оформленный весьма эксцентрично: Хармс выезжал на сцену на черном лакированном шкафу в той самой «золотистой шапочке с висюльками», Заболоцкий читал рядом с «фарлушкой» – предметом неизвестного происхождения и назначения, Бахтерев падал на спину, и его выносили при свечах. Последний вспоминал и об участии Вагинова в этом вечере: Б. Левин, руководивший театрализацией, предложил Вагинову выступить как обычно, без затей, но в то время, как он читал, в глубине сцены появилась балерина Милица Попова: «В пачках, на пуантах, она проделывала все, что положено классической балерине. Вагинов продолжал читать как ни в чем не бывало. Возможно, в противовес остальным, в тот вечер его выступление пользовалось наибольшим успехом»[23]. Не имеет ли отношения к этому вечеру другой эпизод «Козлиной песни» – выступление известной поэтессы на вечере молодых безобразников, раскрашенных, гарцующих на трехколесном велосипеде, а из зала ей кричат: «Помилуйте, что вы с нами делаете?» Все-таки Вагинов, еще юношей прошедший тяжелые испытания, в том числе войну, и действительно многое потерявший, в свои двадцать семь лет чувствовал себя гораздо старше обэриутов, младшему из которых (тогда это был Бахтерев) не исполнилось еще и двадцати.
22
23