Она помнила искаженное гневом лицо Коннора. Чувствовала его злость, его обиду, его бессилие. Понимала, почему он поступил так, но не знала, имеет ли право его оправдывать. Это выворачивало её наизнанку даже сейчас. Парень не может, не должен поднимать руку на девушку, какой бы она ни была.
Джемма ударила его в самое больное место. Тронула его семью.
Хизер достаточно узнала о Конноре, чтобы понимать: он переживет, если угрожать будут ему, но не позволит впутывать его близких. Он полез в драку с Рори Джонсоном, чтобы защитить Кэрол. И, видимо, если дело касалось его сестры, он не видел различий между парнями и девчонками. Он просто рвался грызть глотки.
Это пугало. И в какой-то степени восхищало. Хизер знала, что не должна восхищаться этим, но чувствовала, что Коннор дорожит любимыми людьми, готов ради них на всё, и это откликалось в её сердце. Но всё же его взгляд и его ладонь на горле у Джеммы напугали её не меньше. Что, если однажды Коннор перестанет разбирать, друг перед ним или враг? Что, если он перестанет контролировать эту ярость?
Как однажды перестал контролировать Джошуа.
Хизер снова затрясло.
Коннор вжался губами в её висок, ещё крепче прижал к себе.
— Прости меня, прости, прости…
Она должна была отстраниться. Должна.
Быть может, должна была объяснить, но, когда Хизер попыталась произнести хотя бы слово, её зубы клацали так сильно, что попытки пришлось прекратить. Коннор путался пальцами в её волосах, продолжал нежно гладить по голове. Кожу на виске согревало его дыханием. Он продолжал шептать нежности и просить прощения, однако прошло ещё минут двадцать прежде, чем Хизер перестало колотить.
Она уперлась ладонями в плечи Коннора в попытке отстраниться, и он тут же отпустил её.
— Я… Мне нужно уйти, — Хизер было стыдно за свою истерику, было стыдно, если эта истерика начнется снова, и страшно, и неловко. Сердце всё ещё колотилось о ребра, а виски ломило от слёз.
— Хизер… — Коннор легко дотронулся до её плеча и тут же отдернул руку. — Я не хотел тебя пугать.
Она замерла.
Он звал её по имени, но смущало не это.
Хотелось уйти. Хотелось остаться. Было страшно снова попасться на ту же удочку, что и с Джошуа, но… но Коннор и Джошуа всё же были разными, она чувствовала это сердцем. Коннор поступил ужасно, тогда почему ей так хочется его выслушать? Хизер раздирало на части, и она ничего уже не понимала.
Её ладонь по-прежнему лежала на ручке двери.
— Я сам себя боюсь иногда, — голос у Коннора был глухим, тихим, и, казалось, каждое слово он выталкивал из себя. — Эти вспышки ярости… они у меня от отца. Он пил всю свою жизнь, и, когда бухал, становился неуправляем, лез в любую драку, десятки раз получал по морде. С шестнадцати лет я периодически вместо матери забираю его из участка. И всю жизнь я жутко боялся стать, как он. Оказаться таким же уродом.
Хизер убрала руку.
Вопреки здравому смыслу, вопреки всему её жизненному опыту, она хотела выслушать Коннора. В отличие от Джошуа, он осознавал, что такое насилие и жестокость, и понимал, что его поступку вряд ли есть оправдание.
Кажется, что понимал.
Развернувшись, она подобрала ноги и обхватила себя руками за плечи. В полутьме машины лицо Коннора было трудно разглядеть, но Хизер могла представить, как кривятся и дрожат его губы, как он тяжело моргает. Очень хотелось потянуться, дотронуться ладонью до его щеки, но она сдерживалась. Пока что.
— Вспышки гнева я обнаружил в себе лет в тринадцать, когда, заглянув за сестрой в школу, увидел, что её толкают в лужу, и её учебники падают в грязь. Кажется, я сломал тогда кому-то нос, меня оттащили к директору, я получил отстранение от уроков… и четко осознал, что эти вспышки нужно давить. Знаешь, они выглядят как пелена, что застилает глаза, и хочется нахрен все крушить и ломать, потому что оно распирает изнутри, не находит выхода. Это… отвратно, знаю. Даже звучит так, — он быстро облизнул пересохшие губы. — Я попросил родителей отвести меня к психологу, но в нашем городке его фиг найдешь, а в Бангор возить меня было некому. Я учился жить с ними сам.
Хизер слушала, затаив дыхание. Слушала историю подростка, больше всего на свете боявшегося стать похожим на своего отца. Мальчишки, впивающегося в кожу на ладонях ногтями, чтобы усмирить свой гнев.
Историю Коннора, для которого его семья, его сестра и мать, были всем, и он изо всех сил старался не грызть за них глотки в самом что ни на есть прямом смысле.
Слушала, и её сердце обливалось кровью, а страх отступал.
Да, Коннор не до конца научился управлять своим гневом — но, очевидно, всем было плевать на него, пока он хорошо учится и забивает голы за школьную команду по соккеру.
Да, он старался, он срывался, он мучился сам, терзая себя и свою душу.
И, да, Рори и Джемма заслужили увидеть его тёмную сторону. В какой-то степени.
Хизер всё ещё не принимала насилия ни в каком его виде. Но теперь она понимала: ярость Коннора была ответом на попытки давления и насилия с чужой стороны. На чьи-то поступки, которым не было оправдания. И теперь она четко видела разницу между ним и Джошуа, что прикрывался насилием, как флагом, и обвинял в нём других, тогда как Коннор винил только себя.
Они были разными, как черное и белое.
Хизер почувствовала, как ей стало чуточку легче.
— Я не смог… — Коннор сглотнул, провел по лицу ладонью. — Я не должен был нападать на Джемму. И ты права, что боишься меня, наверное, но, пожалуйста… Я не знаю, что делать, если ты отвернешься от меня.
У неё заныло сердце — тонко, тянуще. Хизер не выдержала, потянулась к нему, кончиками пальцев коснулась мокрой от слёз щеки. Коннор вжался губами в её ладонь. Всего на мгновение, но этого было достаточно, чтобы тепло вспыхнуло у неё в груди, а нежность оказалась сильнее всех прочих эмоций.
— Хочешь знать, почему я испугалась? — вопрос сорвался прежде, чем она успела остановить себя.
Она не должна рассказывать ему о Джошуа.
Разум запоздало взвыл, что Коннор, вообще-то, её ученик, а весь их разговор, его прикосновения, её откровенность сводят на «нет» любую субординацию. Раскрывать «скелеты в шкафу» перед собственным студентом — тот уровень близости, который между ними существовать не должен.
А что должно?
Они танцевали. Они целовались. Они ласкали друг друга на той Хэллоуинской вечеринке, и ничего уже нельзя вернуть назад. Хизер могла сдать костюм Красной Шапочки обратно в прокат и сделать вид, что октябрьского прохладно-пьяного вечера и вовсе не было, но притворяться — лишь обманывать себя.
Хизер нарушила достаточно правил ради Коннора, потому что не могла иначе, не чувствовала иначе, и она не винила его в собственных решениях. Она была взрослой женщиной, и за каждый свой поступок отвечала перед собой и своей совестью.
И хорошо понимала, что никто не должен о её поступках узнать.
— Хочу, — дыхание Коннора согрело её ладонь, которую она так и не отняла.
«Остановись, — попытался воззвать к ней разум. — Не нужны ему твои чертовы проблемы и твое прошлое, у него своих хватает!»
Возможно, слова её внутреннего голоса не были лишены доли правды. Коннору восемнадцать, у него вагон собственных бед и проблем, своих эмоций и боли, и Хизер не должна, не имеет права вывалить на него ещё и свои. Не имеет права манипулировать им через эмоции и жалость. Ведь так? Так?
Но он был слишком откровенен с ней; он раскрыл ребра и вытащил на открытых ладонях свое кровоточащее сердце; он поделился с ней тем, чего, возможно, о нём не знали даже родители и друзья. Или знали, но не так подробно.
И Коннор имел право знать, почему Хизер так испугалась его.
Быть может, это поможет им обоим?..
Первые фразы давались с трудом. Хизер не могла сказать, что заперла воспоминания о Джошуа, нет. Но облечь в слова всё, что происходило с ней последние несколько лет, оказалось в разы сложнее, чем просто думать об этом. Снова и снова её омывало ужасом произошедшего, ужасом поведения её уже бывшего мужа, который не справился с потерей сына, и это горе вскрыло в нём всё жуткое, что прежде скрывалось. Воистину, иногда боль выпускает наружу весь гной, всё дерьмо, о котором человек может даже не догадываться…