В просторной комнате после выступления собралось несколько десятков офицеров, но когда я вошел, то не услышал обычных шуток, веселого смеха. Все как-то странно, напряженно молчали. Вдруг все встали, старший по званию офицер подошел ко мне и сообщил горестную весть: в Берлине скоропостижно скончался Александр Васильевич Александров.
Не было сил ни говорить, ни спрашивать.
Я, Павел Вирский и еще несколько человек из ансамбля в сопровождении двух грузовиков с охраной срочно выехали в Берлин.
Так началась длинная ночная дорога по разрушенным городам и деревням — дорога моей печали. Сознанием я понимал, что случилось непоправимое, а сердце отказывалось принимать эту весть. Отец — живой, сильный, красивый — вставал перед глазами...
...Вдруг вспомнилось, как в Твери к нам по вечерам приходили на «огонек» гости. Возникали импровизированные выступления, своеобразные концерты. Кто-то играл, кто-то читал стихи, пел, а затем начинали петь все вместе, хором, и эти душевность и простота домашних музыкальных вечеров приносили ощущение счастья, уюта, семьи, жизненной устойчивости...
...А как отец любил природу, землю, все деревенское. Бывало, на отдыхе, под Москвой, он вечерами выходил из дома, чтобы послушать доносившуюся с полей песню. Да он и не слушал, а впитывал ее, душа его роднилась с ней. Ведь это его детство: деревня и крестьянский труд. Долго, долго стоял отец, прислушиваясь к замирающей вдали песне:
— Вот поют так поют. Не понизят, не повысят. Чистейшая интонация! Народ — сила!..
...Идем гурьбой за грибами в лес. Он придумывал нам различные клички, новые фамилии. Почему-то ему нравилась фамилия Соловьевы. Мы в поисках грибов разбежимся по кустам, а по лесу несется его звонкий голос: «Со-ло-вьевы! Где вы?» И все мы друг другу кричали так же. Когда он находил большой белый гриб, то радовался как ребенок...
...Когда мы с братом Сашей играли по вечерам в четыре руки на рояле, особенно произведения русских классиков, отец, восхищенно восклицал:
— Ай да Петр Ильич! Ай да Мусорянин! Где нам до них!
Некоторые места заставлял повторять по нескольку раз, а однажды фрагмент из Девятой симфонии Бетховена нам пришлось сыграть больше десяти раз...
...Александр Васильевич, как и многие люди искусства, был рассеян, наверное, потому, что всегда думал о творчестве, о новых замыслах. Однажды в консерватории к нему подошел мой брат Саша и, протягивая руку, сказал:
— Здравствуйте, профессор.
Отец ответил рукопожатием. А потом, отойдя, подумал: что-то знакомое лицо. Кто это? Обернулся и, узнав родного сына, пригрозил наказать за такие выходки...
...А страсть к деревенским чайным, где он заказывал себе пару чая и долго пил его среди духоты и назойливого жужжания мух, душевно беседуя с крестьянами. Чай подавался в огромных чайниках, и было удивительно, как можно выпить столько горячей воды.
Однажды к отцу за столик подсел солидный бородатый человек. Хозяин чайной представил его как художника. Отец сразу проникся к нему глубоким уважением. Разговорились о живописи. Александр Васильевич и спрашивает, над каким полотном тот работает и нельзя ли посмотреть что-то из его произведений.
— Отчего же, — отвечает новый знакомый. — Идемте.
Я тоже был с отцом. Мы вышли из чайной. Художник, указав куда-то в сторону, быстро проговорил: «Вот моя работа». Однако мы ничего не увидели, кроме видневшейся вдали церкви. Решили, что художник подвизается в области религиозной живописи.
— Да вы не туда смотрите, — сказал он.
И, подойдя к одной из телег, указал на свежевыкрашенную в ярко-зеленую и красную краски дугу.
— Это моя работа, — сказал он гордо.
Отец очень смеялся этому курьезу. Долго потом всем рассказывал о художнике и его дуге.
Когда в чайной узнали, что их завсегдатай профессор, к Александру Васильевичу потянулись страждущие. Вот, говорят, сынок, посоветуй, тут болит, вот здесь болит.
— Да я не медицинский профессор, а музыкальный, — смеясь, говорил отец, чем вызывал недоумение присутствующих.
В чайных он иногда записывал народные песни. Мечтая написать народную оперу, начал даже искать сюжет, подходящее либретто, но этот замысел так и не был осуществлен.
Он любил людей, был щедрым, хлебосольным хозяином, любил устраивать пикники, прогулки, собирать вокруг себя самый разный народ, и все это сочеталось в Александрове с невероятной по напряженности творческой работой...
...Образ отца оставался со мной всю эту долгую, ночную дорогу, пролегавшую по разрушенной, истерзанной войной земле.
Утром гроб с телом А. В. Александрова под звуки музыки военного духового оркестра был препровожден на аэродром и отправлен в Москву.